Ярмарка любовников. Психоз - Филипп Эриа
И сразу же, без перехода, обратился к Реми:
– Тебе понравилась Оникс?
– О! Ты знаешь…– начал Реми.
– Классная девочка, – сказал Пекер.– Я хорошо с ней знаком. Не из породы стерв или шлюх. В «лавочке» она на хорошем счету. Ей платят, наверное, не меньше двух тысяч.
– Две тысячи в месяц? – спросил Реми.– И это за то, что она делает на сцене?
– А что тебя удивляет? Она из тех актрис, кто получает больше всех. А как ты думал? Мюзик-холл не театр. Конечно, Игорь и Капри зарабатывают значительно больше. А о Жозефине и говорить нечего: она непосредственно распоряжается выручкой от спектакля. Так ответь, Оникс тебе понравилась?
– О! Ну как тебе сказать…
По правде говоря, Реми больше всего боялся прослыть новичком. И потому не хотел показаться ни слишком заинтересованным, ни слишком равнодушным.
Кроме того, он боялся, что Оникс могла неправильно истолковать его хорошее к ней отношение и подумать, что он имеет на нее определенные виды.
Впрочем, он не мог сказать, что женщина ему не понравилась. А раз Пекер задал ему прямой вопрос, он решил честно признаться самому себе.
И не мог дать точного ответа. Ничто не подсказывало ему, как быть. Тогда он подумал: «Наверное, так и бывает, когда женщина нравится и когда хочешь провести с ней ночь».
IV
Когда Реми подошел к Пуэнт Сент-Эсташ, сиреневые тона ночи под желтым светом горевших фонарей уже приобретали янтарный оттенок. Только что прошел дождь. Асфальт еще не высох, а от гор наваленных на тележках овощей исходил густой запах.
На тротуаре уже собрались работники торгового предприятия «Яйца, масло и сыры Шассо» в ожидании, когда поднимется металлическая решетка центрального склада.
Подойдя к ним, Реми подумал: «Чтобы пробраться к входной двери в дом, мне придется пройти мимо… Какая неудача! Прийти как раз тогда, когда все в сборе! И уже поздно повернуть назад. Меня заметили. Придется по крайней мере сделать вид, что для меня привычное дело возвращаться на рассвете. И надо, пройдя мимо, не забыть произнести какое-нибудь словечко, доказывающее, что я нисколько не смущен и чувствую себя вполне в своей тарелке».
Он поравнялся со служащими.
– Добрый вечер! – коротко поприветствовал он.
Одни служащие насмешливой улыбкой проводили хозяйского сыночка, с которым можно было не церемониться, поскольку весь персонал был в курсе того, что Реми отказывался брать в свои руки бразды правления торговым домом, другие же, приложив палец к головному убору, ответили на приветствие молодого человека.
И, только войдя в свою комнату, Реми понял, как не к месту прозвучали его слова «Добрый вечер» в четыре часа утра. Он лег спать, нисколько не сомневаясь в том, что какой-нибудь доброжелатель не замедлит оповестить отца о его позднем возвращении домой. «Посмотрим», – подумал он. И несмотря на то что любил читать перед сном, погасил свет. Ему захотелось вновь пережить в подробностях впечатления, которые он получил в течение прошедшего вечера.
Однако не Оникс возникла перед его мысленным взором. И тем более не Капри. Он вспомнил выражение лица мадам Леоны, когда она рассматривала его эскизы.
Он погрузился в воспоминания. Снизу и сквозь щели жалюзи на потолок проецировались полосы света от фонарей, освещавших по ночам Центральный рынок. Под маской пассивности и кажущегося безволия папаши Шассо скрывались кипучая энергия и редкая твердость характера. Так, владея в Париже шестью или восемью доходными домами, оставив пустовать старый отцовский дом и сад, расположенный в самом отдаленном уголке Пикпюса, и дом в Сен-Морисе, находившийся на самой опушке леса, лишь для того, «чтобы можно было поехать туда в любое время, когда только появится желание», папаша Шассо предпочитал жить вместе с женой, дочерью и сыном в доме на Центральном рынке.
По мере того как расширялась фирма Шассо, дом надстраивался. Он был зажат между соседними, хозяева которых также занимались поставками продовольствия и ревностно оберегали каждый квадратный сантиметр своей площади, а возведение дополнительных этажей в квартале, где по высоте зданий судили об успехе торгового дома, свидетельствовало о процветании фирмы «Яйца, масло и сыры Шассо». Торговый дом рос в высоту.
Жилые помещения находились на самом верху. В комнату Реми свет проникал снизу, просачиваясь сквозь жалюзи, которые не поднимались даже на ночь, так как на Центральном рынке и ночью было светло, как днем.
За плотно закрытыми ставнями своей комнаты, где проходила его юность, Реми чувствовал себя отгороженным от всего внешнего мира.
***
Реми остерегся опаздывать к завтраку. Однако его уже кое-кто поджидал, в гостиной. Это была Агата. Все в семье звали ее Агатушкой. После смерти бабушки Шассо, у которой она была приживалкой, Агатушку оставили в доме «по священному обязательству».
Раз и навсегда было решено считать ее членом семьи, и мадам Шассо из года в год повторяла одну и ту же фразу, которая первой приходила ей на ум, когда речь заходила об Агате: «Мы так любим нашу бедную Агатушку».
По правде говоря, никто не обращал на нее внимания, кроме Реми, которого она просто обожала. Однако тихая и робкая, скромная во всем, даже в выборе одежды, Агатушка никогда не осмеливалась показывать свою привязанность к Реми, храня любовь к нему в глубокой тайне.
– Мое положение таково, – говорила она, – что я должна знать свое место.
Так, она почти никогда не раскрывала рот. Прислуга в доме говорила, что она обедала «с хозяевами». Можно было усомниться в этом: когда хозяева сидели рядом с ней за столом, она вела себя тише воды ниже травы. Но чаще всего она обедала, оставшись в одиночестве посреди пустой столовой.
Папаша Шассо никогда не выходил к завтраку. С той поры, когда ему перевалило за сорок, он отдыхал с девяти утра до двух часов дня. Ему в самом деле приходилось все ночи напролет проводить на ногах в подготовке к открытию торгового дома. Два раза в неделю по вечерам у него проводились за ужином деловые встречи.
В свою очередь мадам Шассо завтракала и обедала в городе; с годами она только укрепилась в своих привычках. После войны, когда ей было лет двадцать – двадцать пять, ее папаша также быстро разбогател на продаже продовольственных товаров. Выросшая во внутреннем помещении лавки, долгое время работавшая наравне со служащими своего отца, она и к тридцати восьми годам не смогла привыкнуть к праздности, богатству и благополучию. Чтобы окончательно заставить
