Екатерина Владимирова - Крик души
Ветер в тот день был холодным, почти леденящим, или им, москвичам, казался таким с непривычки.
— Знаешь, Олег, — засунув руки в карманы пальто, застегнутого на все пуговицы, проговорил Андрей, — я назначил встречу на следующий месяц в Нижнем Новгороде.
— Встречу? — пробормотал Олег, глядя себе под ноги.
— Да. С читателями.
Олег что-то пробормотал себе под нос, но ничего не ответил, лишь нахмурился.
— А еще конференцию.
Мужчина воззрился на друга с изумлением.
— Еще одну?! — воскликнул он, недовольно поджав губы и окинув Андрея тяжелым взглядом.
— Ну, да, — Андрей как ни в чем не бывало пожал плечами. — В Воронеже. Мы с тобой договаривались о Воронеже, ты что, не помнишь?
Он, конечно же, помнил. Просто не ожидал, что отправится туда в скором времени.
— Договаривались, — кивнул Олег, — но не два месяца подряд, — он покачал головой, устремляя глаза вдаль. — Я обещал Антону, что следующий месяц проведу в Москве. И вообще, — задумчиво проговорил он, — пора уже закругляться со всеми этими конференциями.
— То есть как — закругляться?! — Андрей изумленно уставился на друга. — Это как понимать?
Задумчивость на лице Олега сменилась решимостью.
Нужно отдохнуть от всей этой шумихи. Возможно, все это не для него. Просто не его.
— Да пора осесть в Москве и спокойно писать свои… книги.
— Ты их и так пишешь, причем более чем отлично, — воскликнул Андрей, не желая сдаваться.
Олег тяжело вздохнул и засунул руки в карманы пальто.
— Знаю. Но я обещал Антону…
— Антону уже восемнадцать, Олег, — поморщившись, сказал мужчина. — Какое тут может быть «обещал»?!
— Сколько бы ему не было, он все равно остается моим сыном.
— Твоим сыном, а не беспомощным ребенком, — парировал решительно настроенный Андрей.
— Это ничего не меняет, Андрей, — непреклонно заявил профессор Вересов.
— Но ты ведь еще не решал ничего точно! — воскликнул друг. — Ты не мог не посоветоваться со мной!
— Я стал задумываться об этом совсем недавно, — признался Олег. Вчера. — И к тому же…
— Дяденька, дайте на хлебушек!
Олег застыл с открытым ртом, не смея сделать шага вперед, отвлеченный от своих мыслей тем, что кто-то несмело, легко, но очень настойчиво дернул его за пальто, привлекая к себе внимание.
Детский голосок прозвучал, словно над самым ухом, или ему просто показалось.
Он опустил голову вниз и… приоткрыл рот от удивления.
В него вонзились с острым вызовом, слепой уверенностью, детским, наивным простодушием большие черные глаза из-под длинных ресниц.
— Что? — едва слышным голосом проговорил он, изумленно глядя на ребенка.
— Дайте на хлебушек, дяденька! — услышал он просьбу, а ребенок протянул вперед худенькие, бледные, грязные ладошки. — Очень нужно, кушать нечего. Братик дома голодный, уже два дня не кушали. Дайте, пожалуйста!
«Мальчик или девочка?» невольно промелькнуло в его голове. По внешнему виду и не определить.
Маленькое худенькое тельце, закутанное в болоньевую курточку ядовитого фиолетового цвета, почти не спасающая от промозглого мартовского ветра, сквозь разошедшуюся «молнию» открывающую теплую, но проеденную молью белую кофту с высоким горлом; желтые сапожки на тонкой подошве, на размер или два больше, чем нужно, скорее всего, спадают при ходьбе; грязная серая вязаная шапка с помпоном, натянутая почти на глаза, тоже велика, приходилось частенько убирать ее с лица, выпачканные и рваные на коленках спортивные штанишки, закатанные вверх, и в довершение ко всему оголенные, а потому красные от холода, онемевшие маленькие ручонки, тянущиеся к нему с надеждой.
Ком мгновенно застревает в горле, словно наждаком терзая кожу, в груди отчаянно колотится сердце, почти разрывается от быстрого и частого биения, грудь сдавливает острой болью, словно тисками.
Частое сбившееся дыхание вырывается сквозь разлепленные губы, и, кажется, что если он сделает один глубокий вздох, он будет его последним вздохом, потому что боль в груди становится почти нестерпимой.
Он хочет разлепить онемевшие от шока и нестерпимого, неразгаданного волнения губы, но не может.
— А где твои родители, ребенок? — спросил Андрей, небрежно отстраняя ребенка в сторону и обходя его.
Большие черные глаза смотрят на него решительно, но не боязливо.
А Олег уже почти не дышит, слушая лишь, как стучит его сердце.
— Папа умер давно, мама болеет, работать не может, братик заболел, два дня уже не кушали, — раздалось скороговоркой в ответ, но протянутые вперед ладошки устремляются не к Андрею. — Дайте на хлебушек!
И Олега вновь пронзает взгляд удивительных, полных вызова черных глаз.
Но он не решается произнести ни слова, безмолвно разглядывая ребенка. Так всё-таки, мальчик или девочка? Он никак не может разобрать, а потом вглядывается в фигурку с интересом и любопытством.
Темные сухие волосы паклями торчали в разные стороны из-под шапки, а на раскрасневшемся от ветра личике грязные разводы. Губы обветрились и шелушились, болели, но ребенка это, кажется, не заботило.
Протягивая вперед худенькие замерзшие ладошки, пристально смотрит на Олега, не моргая, не отводя взгляда, уже не с вызовом, но твердо, уверенно, будто именно от него ожидания какого-то действия, словно веря в то, что именно он может помочь.
Девочка, вдруг неожиданно понимает он. На вид, не больше девяти лет, скорее всего, даже меньше.
— Мама заболела, говоришь? — недоверчиво переспросил Андрей, презрительно глядя на нее сверху вниз. — Да еще и братик? А ты здоровенькая, значит? — в его голосе слышатся колкие нотки насмешки.
— Да, — уверенно заявил ребенок, бросив на мужчину мимолетный взгляд и вновь взглянув на Олега. — Я вообще очень крепкая. И сильная, — Олег слушает, почти не дыша. — А братик маленький еще, поэтому заболел сильно. Лекарства нужны, а денег нет. И кушать нечего, голодный он, а ему силы нужны.
Ком, выросший в горле, увеличивался, нещадно нарывая и терзая нежную кожу.
— Вот как, — протянул Андрей недовольно и поджал губы, — уже и лекарства нужны. Ясно.
— На лекарства как-нибудь насобираю, — уязвлено и обиженно воскликнула девочка и вновь протянула ладошки вперед. — Вы дайте на хлебушек, хотя бы немножко.
Андрей сделал шаг вперед и, не отвечая ей, потянул застывшего в недоумении Олега за локоть за собой.
— Олег, пойдем, — сказал он мужчине, намереваясь уйти.
И тут он словно опомнился. Воззрился на друга с недоумением, изумлением, ужасом.
