Гамбит искусного противника - Ария Тес

играть вне академии и вне уроков было сложновато: инструмент стоил бешеных денег, а на предложение купить мне синтезатор, я наотрез отказалась. Все же это были его деньги, а не ее — мне от него ничего не надо было тогда и тем более ничего не надо сейчас. Настя она поступила иначе. Александровский как раз подарил ей ДТЮ, и она дала мне связку ключей со словами: когда захочешь, приходи и играй. Как ребенку, пережившему слишком много, она понимала, что бывает мне нужно время наедине с собой — так, я получила доступ к своему маленькому, личному раю. Настя как раз в тот год делала ремонт и купила великолепный, черный рояль. Он стал моим плотом в безумном море суеты вокруг, и я любила его больше всех остальных своих вещей. От всего бы могла отказаться, лишь бы иметь доступ именно к нему, потому что он был моим. Настроен под меня, обслуживался тоже для меня. В пятнадцать я узнала о том, что он и куплен был для меня — раз я не взяла синтезатор, то пусть хотя бы так. Это было трогательно, конечно не очень мне понравилось, но я договорилась с собой: я просто им пользовалась, я его не забирала, да и купила Настя его исключительно на свои деньги. Как раз тогда начала приносить прибыль ее первая гостиница, и с этим всем я могла смириться. Поэтому дальше я получила еще больше: если раньше этот рояль мешался в основном зале для выступлений, теперь его со спокойной душой переместили в зал поменьше. Тот что не использовали для каких-то выступлений, и он скорее служил кладовкой. Ряды старых скамеек-сидений, как в театрах постсоветского пространства, небольшая сцена, старые, красные партеры, в которых пыли больше, чем ткани.

Но это действительно был рай. Мой рай.

Сейчас мне как раз это и было нужно: немного спокойствия в своем раю. Пусть встреча с Властителем мира кончилась для меня скорее положительно, чувство триумфа длилось недолго. Когда я вышла, прихватив с собой на прощание ту самую бутылку шампанского, как-то разом все навалилось: осознание того, что мои проблемы только начинаются, било набатом. Домой я совершенно не хотела идти, там Кристина, там нужно отвечать на вопросы, а мне нужна была эта минутка покоя в все еще бушующем океане суеты.

Поэтому я уже час насилую свой рояль.

Играю то быстрые композиции, то медленные, но общее в них тоже есть: все они эмоциональные, с надрывом и огромным, чувственным багажом. Я по-другому не умею, всегда отдаюсь полностью. И всегда стоя. Не знаю почему, но не могу играть сидя — это было проблемой и в музыкалке. Мама говорила, что во мне слишком много эмоций, и я просто не могу усидеть на месте, когда отдаю их без остатка. Как например сейчас. От всех этих нагрузок я вся мокрая, волосы липнут к лицу, и вообще со стороны я выгляжу, как сумасшедшая, наверно. Босая, скамейка для игры упала — ее я толкнула ногой на психе, — моя кофта и ветровка валяются в проходе между рядами. Но мне на все плевать, главное сбросить хотя бы часть негатива, который пожирает меня изнутри.

— Потрясающе…

Голос раздался так неожиданно, когда я наконец подошла к концу знакомой до боли мелодии. Я испугалась, вздрогнула всем телом, а перед глазами забили темные круги — этого я не ожидала. Фигура стояла в проходе, на ней был темно-фиолетовый плащ, на голове объемный капюшон. Конспирация: уровень Бог. Но мне не нужно было видеть лицо, чтобы узнать того, кто прячется под маской «фиолетовое нечто». Громко цыкаю и снова опуская глаза на клавиши, поведя плечом — я так буйствовала, что оно у меня разнылось. Старая травма, а точнее «мой-тупой-брат-и-его-страх-перед-птицами». Фиолетовое нечто усмехается, тоже помнит эту потрясающую историю про рациональные страхи и дебильные, на что я уже закатываю глаза.

— Следишь за мной?

— Разумеется.

— Как на этот раз? У меня маячок в зубе? Или может быть мне его имплантировали под кожу, пока я спала?

— Все гораздо прозаичней, малыш… — протягивает до боли знакомый голос, и я медлю лишь миг, а дальше касаюсь пальцами креста и тихо смеюсь.

— Понятно. Элай себе не изменяет, идет у тебя на поводу.

— Ты себе тоже не изменяешь, Амелия. Делаешь то, что хочешь, не думая о последствиях!

— И это я не думаю о последствиях? — подхожу к краю сцены, куда усаживаюсь и наклоняю голову на бок, изучая фигуру пристально и цепко, — Тебе нельзя здесь находиться. Мама.

Наконец она снимает капюшон, открывая лицо пусть и слабому, но свету, а я так счастлива. Видеть ее сейчас — редкость, и мне так хочется обнять, рассказать обо всем, как раньше, но я знаю, что перед десертом всегда нужно съесть противный суп. Именно это сейчас и будет — мама здесь не просто так.

— Как я могла не прийти, если моя дочь откалывает такие номера? Мы договорились, а ты обещала.

— Неправда.

— Амелия, — строго начинает она, делая ко мне шаг, — Ты обещала, что будешь держаться от Александровского на расстоянии в километр!

— Как я могу держаться от него на расстоянии в километр, если Лиля ублажает этого ублюдка по первому щелчку пальцев?!

— При чем здесь она?! Мы говорим о тебе! Лилиана вольна делать все, что она хочет!

— А я значит нет?!

— А ты — нет! — взрывается, быстро преодолевая все оставшееся расстояние, берет мое лицо за подбородок и смотрит точно в глаза.

Она злится. Я заставила ее понервничать, и это понятно, что она бесится. Выхватывать за свое самоуправство, видимо, я начну уже сейчас…

— Ты хотела попробовать построить карьеру, я это поняла и отступила. Ты слишком талантлива, и держать тебя рядом, даже если мне этого очень хочется — эгоистично, но ты дала мне слово! Ты обещала, что не приблизишься к нему и на пушечный выстрел!

— Не надо врать! — не выдерживаю и выдергиваю голову из ее хватки, злобно смотря в глаза, — Я не обещала ничего такого! Ты говорила, а я молчала — это не означает, что я дала слово!

Мы сверлим друг друга взглядом, но я знаю, что она отступит. Мама всегда была мягкой, не смотря ни на что. Пусть снаружи она была, есть и будет стальной и несгибаемой, но ее суть также была, есть и будет противоположной — мягкой. Так и выходит. Мама делает шаг назад, вздыхает и смотрит в потолок, как всегда делала, когда я выкидывала что-то «из ряда