Татьяна Веденская - Гений, или История любви
Соня с самого первого дня, как они познакомились, каким-то шестым чувством знала, что рано или поздно разрушит мир Ингрид. Но она не думала, что ей самой станет от этого так больно. Во всех книгах, в фильмах, да и в жизни тоже люди были другими. Они манипулировали, они искали выгоды, они играли чувствами, и никто никого не любил по-настоящему. Ингрид была единственной женщиной на земле, в глазах которой Соня увидела настоящую любовь. И за любовью неминуемо шла смерть.
— Поправляйся. Пожалуйста, — попросила Соня.
Ингрид вздохнула:
— Это был… минутный порыв. Не волнуйся, мне уже лучше. Я… я больше вас не потревожу. Передай ему, что я больше его не потревожу. Я и не хотела. Просто не знала, как мне дальше жить в тот момент. Я не хочу вам мешать, ты поняла? Я ничего больше с собой не сделаю, это была минутная слабость. Глупость. Как-нибудь проживу… не знаю, правда, как. Я не могу без него.
— Нет. — Соня с трудом подавила слезы, в горле стоял комок. — Нет! Лучше плюнь на нас обоих. Просто выкинь нас из головы! Мы этого не стоим!
Ингрид удивленно посмотрела на нее. Потом вдруг усмехнулась:
— Спорим, это самая длинная фраза, которую ты сказала за всю жизнь?
— Да, — улыбнулась сквозь слезы Соня.
— Извините, вы кто? — раздался вдруг голос за ее спиной. Соня обернулась и увидела на пороге палаты красивую моложавую женщину, очень ухоженную, очень печальную и очень изысканную, даже благородную. Рядом с ней стоял седовласый мужчина, одетый дорого и с лоском. Оба они были бледны и с подозрением смотрели на Соню.
— Я… я… — Соня не знала, что сказать. Она раскрыла сумочку, достала оттуда ключи и протянула их матери Ингрид. В том, что это она, можно было не сомневаться.
— Это моя хорошая знакомая, — прошептала Ингрид. — Она привезла ключи от машины.
— Тогда спасибо вам, — пробормотала мама Ингрид, забирая у Сони ключи. — А где она стоит?
— Вот. — Соня протянула бумажку с адресом дома Готье.
— Спасибо. Мы ее заберем. Иня, ты как? — спросила мама, обеспокоенно поправляя одеяло.
Соня постояла еще минуту в дверях, не зная, что делать дальше. Но потом в палату вошла медсестра и принялась что-то делать с капельницами, перевешивать крюки для гипса и попросила, наконец, всех уйти. Родители Ингрид вышли в коридор, и Соня услышала, как они разговаривают о перелете, о том, какие нужно сделать шаги, чтобы доставить Ингрид в Берлин.
— Нельзя оставлять ее в таких ужасающих условиях, — сказала мать Ингрид. Отец возбужденно что-то стал ей отвечать. Соня не хотела им мешать. Она надела пальто, вышла из больницы и присела на лавочку. Зима, начавшаяся по календарю, на деле еще не пришла, и газонная трава все еще виднелась, зеленая и мокрая, среди асфальта и луж. Потом Соня позвонила бабушке.
Глава 17
На том, чтобы восемнадцатилетие Сони праздновалось на концерте, настоял Готье. Соня же считала, что смешно и глупо — стоять на сцене и говорить о ее совершеннолетии. Однако Готье был другого мнения. Конец группы «Сайонара» стал странным образом основной точкой отсчета в карьере самого Готье. «Сайонары» не было — но Готье остался. И он писал, и то, что он писал, теперь достаточно много людей соглашались записывать или крутить в эфире. С момента, как Ингрид и все остальные исчезли из жизни Готье, он написал три песни, и все три записал, играя в одиночку на всех инструментах, если не считать клавиш — на них по-прежнему играла Соня. И она должна была признать, что сделаны записи были вполне хорошо, и песни были неплохие. С сайта Готье, который по-прежнему существовал, — на нем был только изменен главный баннер, — песни закачивались раз в десять интенсивнее.
О распаде группы «Сайонара» тоже много писали. Размещали фотографии Ингрид, пытались теоретизировать по поводу причин ее попытки самоубийства, и это, конечно, не могло не пойти на пользу известности Готье. Красивая, богатая, молодая девушка выпрыгнула из окна — это же настоящий рок-н-ролл! О чем же еще писать? Многие журналисты просто мечтали взять у Ингрид интервью, но найти ее не получалось. Она уехала из страны, и невозможно было установить, в каком состоянии ее здоровье, как она пережила все, что будет делать со своей студией, вернется ли в Россию.
Готье тоже был не слишком доступен. Он имел от природы вздорный, капризный характер и не любил журналистов. Он смеялся над ними, хамил, он нес всякую несусветную чушь и предлагал им поговорить лучше с Элизой — что тоже было насмешкой, ибо все знали, что Элиза предпочитает молчать.
В общем, о них писали. Какое-то время. Даже версию их дебютного альбома выкупил один из российских лейблов и разместил в сети магазинов. А теперь проходил концерт в честь совершеннолетия Сони. Специальный костюм, придуманный каким-то знакомым дизайнером Готье, совсем Соне не нравился. Это было не то, что делала Ингрид. Много какой-то мишуры, голого тела. Но Готье одобрял, и Соне предстояло именно в этом выйти на сцену. Она пыталась протестовать, но ее не услышали.
И снова Соня наблюдала, как человек, который знал ее лучше, чем кто бы то ни было другой, не слышит ее, потому что ему совершенно неинтересно, что она хочет ему сказать. Он считает, что раз уж они сидят в этой лодке — в его лодке, то и плыть должны туда, куда скажет он, и грести веслами нужно именно так, как ему кажется правильным. Это, видимо, было общим местом, и все вокруг хотели, чтобы все было исключительно так, как это видит Готье. «Плевать на всех!» — вот девиз человечества. Я вижу то, что хочу видеть, и слышу то, что устраивает меня. И трава не расти.
— Нет! — сказала Соня утром, в день своего рождения.
За окном было еще темно, и машины по Тверской улице еще ехали с приличной скоростью, создавая ровный приятный шум. Костюм лежал на кресле, поверх плюшевого мишки, поверх Сониного халата и сумки Готье.
— Что за глупости. Давай не сегодня, а? Тебе очень идет. Ну, с днем рождения?! — Готье улыбнулся и привстал на локте, посмотрел на сонную Элизу, аккуратно отбросил назад прядь ее спутанных волос. — Совсем большая девочка, да?
— Нет! — фыркнула Соня.
Готье склонился к ней и поцеловал в губы.
— Ты такая красивая, когда злишься, Элизка! — Он перевернулся и встал, накинув шорты, не потому, что он кого-то стеснялся — дома никого, кроме них, и не было.
Когда Соня позвонила бабушке и та приехала, то просто отдала ключи и ничего не сказала. Она пыталась делать вид, что страшно разочарована поведением внучки, но Соня помнила, как ее держали взаперти и вынуждали уехать. Она не испытывала никакого чувства вины. Теперь бабушка уже успокоилась, она знала о Готье, но не видела его еще ни разу. Она вообще думала, что Сонин Готье — это Володя, который тогда попал ей под горячую руку. Соня не стала ее просвещать, расставлять точки над «i», и никого не стала ни с кем знакомить. Почему-то она не чувствовала, что это нужно. Она просто не стала возражать, когда Готье с Борисом Николаевичем пришел к ней и оба остались в квартире на Тверской. Соня промолчала, как всегда. Он поцеловал ее и пошел что-то наигрывать на ее пианино.
