Элиф Шафак - Сорок правил любви
В первый же вечер учитель Самиид пришел ко мне в комнату проверить, как я справляюсь.
Он сказал, что будет рад, если я останусь до тех пор, пока не почувствую в себе готовность отправиться в Мекку. Однако он поставил условие — никаких наркотиков!
Помню, у меня побагровело лицо, словно я был ребенком, которого поймали на воровстве сладостей. Откуда он узнал? Обыскал мои пожитки? Никогда не забуду того, что сказал мне учитель: «Нам не нужно обыскивать человека, чтобы узнать, принимает он наркотики или не принимает, брат Крэг. У тебя глаза наркомана».
Как ни смешно, Элла, а до того дня я никогда не считал себя наркоманом. Я был уверен, что могу контролировать себя, а наркотики всего лишь помогают мне пережить несчастья. «Оцепенение в горе совсем не то, что лечение, — произнес Самиид. — Анестезия проходит, а боль остается».
И я, поняв, что он прав, с самонадеянной решимостью отдал ему все наркотики, которые привез с собой, вплоть до снотворного. Однако вскоре стало очевидно, что моя решимость не была особенно твердой и у меня не хватало сил сражаться с собой. За четыре месяца, прожитые мной у суфиев, я не меньше дюжины раз нарушал свое обещание. Для человека, который зависит от наркотиков, найти их не так уж трудно даже в чужой стране. Один раз я вернулся в наше убежище смертельно пьяным и нашел все двери запертыми. Пришлось спать на земле в саду. На другой день учитель Самиид ни о чем меня не спросил, а я не извинился.
Если не считать таких постыдных инцидентов, я отлично уживался с суфиями, наслаждаясь покоем, воцарявшимся по вечерам в убежище. Мне было там удивительно хорошо, и у меня в душе появилась необычная безмятежность.
Мы как будто жили коллективной жизнью, то есть ели, пили, исполняли какие-то обязанности все вместе, однако на самом деле все оставались наедине с собой. Первое, чему учишься на пути суфия, — это искусству быть в одиночестве даже в толпе. Потом обнаруживаешь толпу внутри своего одиночества — голоса внутри себя.
В ожидании, когда марокканские суфии переправят меня в Мекку и Медину, я очень много читал из философии и поэзии суфиев, поначалу делая это от скуки, от нечего делать, а потом пристрастившись. Подобно человеку, который не подозревал, как хочет пить, пока не сделал первый глоток воды, в конце концов я понял, что хочу читать еще и еще. Самое большое впечатление из всех книг, прочитанных мной за лето, на меня произвели стихи Руми.
Через три месяца учитель Самиид неожиданно сказал, что я напоминаю ему одного человека — странствующего дервиша, которого звали Шамс Тебризи. Еще он сказал, что некоторые считали его бесстыдным еретиком, но если бы можно было спросить Руми, то Шамс олицетворял луну и солнце.
Учитель заинтриговал меня. Однако то, что я чувствовал, не было простым любопытством. Когда я слушал рассказы учителя Самиида о Шамсе, по спине у меня пробегали мурашки и появлялось странное ощущение дежавю.
Только не подумай, что я сходил с ума. Клянусь Богом, я слышал шуршание шелка сначала далеко, потом ближе, а потом видел тень человека, которого не было. Возможно, ветер шелестел листьями или ангелы махали крыльями. Во всяком случае я вдруг понял, что мне не надо никуда идти. Больше не надо. Мне до смерти надоело постоянное стремление оказаться где-то подальше, пребывать в вечном движении наперекор самому себе.
Я был там, где хотел быть. У меня появилось одно желание — остаться среди суфиев и познать самого себя. Эту часть своей жизни я называю встречей с буквой «ф» в слове «суфий».
С любовью,
Азиз
Шамс
Февраль 1246 года, Конья
Богатый событиями день предстоял нам всем. Это как будто подтверждалось низко нависшими серыми тучами. Немного позднее я отыскал Руми в его комнате. С наморщенным лбом он сидел в раздумье у окна и беспокойно перебирал четки. В комнате было сумрачно из-за почти полностью задвинутых тяжелых бархатных занавесей. Лишь узкая полоса света падала на то место, где сидел Руми, придавая всей обстановке нечто странное. Мне оставалось только гадать, понял ли Руми мое истинное намерение, скрывавшееся за тем, что я попросил его сделать.
Пока я стоял, немного нервничая, передо мной мелькнуло видение. Я увидел Руми в зеленом одеянии, постаревшим и ослабевшим под грузом лет. Он сидел на том же самом месте. Я видел его более сострадательным и великодушным, чем прежде, однако все с той же раной в сердце, странно напоминавшей очертания моей фигуры. И мне сразу стали ясны две вещи:
Руми проведет старость в том же самом доме и рана в его сердце никогда не заживет. Слезы выступили у меня на глазах.
— Как ты себя чувствуешь? Вроде бы ты побледнел, — произнес Руми.
Я заставил себя улыбнуться. Однако очень уж тяжело было то, что я собирался ему сказать. И голос мой прозвучал слабо, совсем не так убедительно, как мне хотелось бы.
— Да нет. Просто замучила жажда, и нет ничего, чтобы ее утолить.
— Может быть, попросить Керру, чтобы она что-нибудь приготовила?
— Нет, не надо. Это не кухонное дело. Я хочу пойти в таверну. Хочу напиться. — Сделав вид, будто не замечаю набежавшей на лицо Руми тени, я продолжал: — Вместо того чтобы идти в кухню за водой, не сходишь ли ты в таверну за вином?
— Ты хочешь, чтобы я купил тебе вина? — осторожно переспросил Руми.
— Именно. Я был бы тебе очень благодарен, если бы ты угостил меня вином. Двух бутылей будет достаточно — одна тебе, другая мне. Но, пожалуйста, доставь мне удовольствие. В таверне, купив вино, не спеши прочь. Побудь там какое-то время. Поговори с людьми. А я буду ждать тебя здесь. Нет нужды торопиться.
Руми окинул меня удивленным и несколько сердитым взглядом. И мне припомнилось лицо ученика в Багдаде, который хотел меня сопровождать, но слишком заботился о своей репутации, чтобы сделать решительный шаг. Он не мог не прислушиваться к мнению окружающих и потому вернулся обратно. Теперь я ждал, как забота о репутации скажется на Руми.
К моему глубочайшему удивлению, Руми встал и кивнул мне:
— Прежде мне не приходилось бывать в таверне и покупать вино. Не думаю, что пить вино правильно. Но я полностью доверяю тебе, потому что доверяю нашей любви. Должна быть причина, почему ты просишь меня о таком. И мне надо понять, что это за причина. Я пойду в таверну и принесу тебе вина.
Сказав это, Руми попрощался и вышел из комнаты.
Едва он ушел, я в безмерной радости упал на пол. Взяв четки, которые он оставил, я вновь и вновь благодарил Бога за то, что он подарил мне верного друга, а потом стал молиться, чтобы прекрасная душа Руми никогда не отрезвела от Священной Любви.
