Элиф Шафак - Сорок правил любви

Потом некий антрополог, с которым я повстречался в Сахарском Атласе, подал мне хорошую идею. Он спросил, не думал ли я о том, чтобы стать первым западным фотографом, который проберется в самые священные исламские города? А я даже не понимал, о чем он говорит. Тогда он пояснил, что закон строго запрещает немусульманам посещать Мекку и Медину. Христиане и иудеи туда не допускаются, разве что они смогут отыскать тайную лазейку. Однако пойманным нарушителям закона грозит тюрьма, а может быть, и того хуже. Попасть туда, куда никому не было доступа, сделать то, чего никто не делал прежде, — вот где настоящий выплеск адреналина, не говоря уже о славе и деньгах, которые должны последовать после публикации фотографий. И я заболел этой идеей.

Антрополог предупредил, чтобы я ни в коем случае не предпринимал ничего в одиночку, и предложил обратиться к суфийской общине. Однако никогда не знаешь, согласятся они помочь или не согласятся, прибавил он.

О суфизме я не знал ровным счетом ничего, да и вообще никогда не задумывался о нем. Когда суфии ответили согласием, я был счастлив познакомиться с ними. Впрочем, в то время они были для меня лишь средством добиться желаемого, но тогда я таким образом воспринимал всех людей.

Жизнь — странная штука, Элла. В общем, ни в Мекку, ни в Медину я не попал. Ни тогда, ни потом. Даже после того, как стал мусульманином. Судьба предназначила мне другой путь. Из-за неожиданных поворотов и изломов, каждый из которых сильно менял меня, через какое-то время первоначальный план забылся окончательно. Хотя поначалу мотивация была исключительно финансовой, к концу путешествия я стал совсем другим человеком.

Что до суфиев, то они скорее всего сознавали, что принимаемое мной за средство достижения цели, в конце концов станет средством перемены во мне самом. Эту часть своей жизни я называю встречей с буквой «у» в слове «суфий».

С любовью,

Азиз

Роза пустыни, шлюха

Февраль 1246 года, Конья

Суровым и ветреным был день, когда я ушла из дома терпимости. Это был самый холодный день за сорок лет. Блестел на узких извилистых улочках недавно выпавший снег, острые сосульки висели на крышах домов. Днем холод стал почти нестерпимым, и несколько домов даже обрушились под тяжестью снега. Больше всего в Конье мучились бездомные. Около полудюжины трупов — все скрюченные, словно в утробе матери, и с блаженными улыбками, как будто в ожидании нового рождения в лучшем и более теплом мире.

После дневного сна, перед началом обычной вечерней суматохи я выскользнула из своей комнаты. Взяла с собой совсем немного вещей, оставив в борделе шелковые наряды и украшения, которые надевала для особо важных клиентов. Все заработанное должно было остаться в борделе.

Одолев половину лестницы, я увидела Магнолию, стоявшую у парадного входа и жевавшую коричневые листья, к которым давно пристрастилась. Она была старше всех остальных девушек и в последнее время частенько жаловалась на то, что ее как будто обдает жаром. По ночам я слышала, как она ворочается в постели. Какой уж тут секрет? Она старела. Молодые девушки шутя говорили, что завидуют Магнолии, так как ей не надо тревожиться из-за менструаций, беременности, абортов и она может спокойно спать с мужчинами. Однако всем нам было известно, что постаревшая шлюха не имеет шансов выжить.

Заметив Магнолию, я поняла, что у меня две возможности: вернуться в свою комнату и забыть о бегстве или выйти за дверь и будь что будет. Сердцем я выбрала второе.

— Привет, Магнолия, тебе получше? — спросила я, постаравшись не вызвать у нее подозрений.

Магнолия сначала просияла, но потом у нее вновь помрачнело лицо, когда она обратила внимание на узелок у меня в руке. Лгать не имело смысла. Она знала, что хозяйка запретила мне выходить из своей комнаты, а тем более покидать лупанар.

— Ты уходишь? — спросила Магнолия и испугалась собственного вопроса.

Я промолчала. Теперь настал ее черед делать выбор. Магнолия могла задержать меня и сообщить всем о моих планах или позволить мне уйти. Она смотрела на меня, и в ее взгляде была горечь.

— Возвращайся в свою комнату, Роза пустыни, — сказала она. — Хозяйка пошлет за тобой Шакалью Голову. Ты же знаешь, что он с тобой сделает…

Однако она не закончила фразу. В лупанаре было одно неписаное правило: мы не рассказывали друг дружке о несчастных предшественницах, которые погибли, даже никогда не называли их имен. Какой смысл тревожить их прах? Они прожили трудную жизнь, так что пусть спят спокойно.

— Даже если тебе удастся сбежать, на что ты собираешься жить? — убеждала меня Магнолия. — Ты умрешь от голода.

В глазах Магнолии я читала страх: она боялась не того, что мне не повезет и хозяйка накажет меня, а того, что мне повезет. Я собиралась сделать то единственное, о чем она всегда мечтала и на что у нее не хватило смелости, и теперь она уважала и ненавидела меня за мою храбрость. На секунду меня охватило сомнение, и, наверное, я вернулась бы к себе, если бы не голос Шамса Тебризи, прозвучавший у меня в голове.

— Магнолия, пропусти меня. Я больше не останусь тут ни на один день.

После того как меня побил Бейбарс и я заглянула в лицо смерти, у меня появилось ощущение, что я изменилась и что это навсегда. Не было больше страха. Я решила посвятить остаток жизни Богу. Для меня не имело значения, будет это один день или много лет. Шамс сказал, что вера и любовь делают из людей героев, потому что они изгоняют страх из своих сердец. Кажется, я начинала его понимать.

Как ни странно, Магнолия встала на мою сторону. Она долго, мучительно вглядывалась в меня, а потом отступила, освобождая мне дорогу.

Элла

19 июня 2008 года, Нортгемптон

Бесконечно дорогая Элла!

Спасибо за сочувствие. Меня обрадовало, что ты не отвернулась от меня со всем моим прошлым. Я не привык ни с кем делиться воспоминаниями, но, как ни странно, мне стало немного легче после того, как я написал последние письма тебе.

Лето 1977 года я провел с суфиями в Марокко. У меня была светлая, простая комнатка, в которой имелось только самое необходимое, то есть матрас, масляная лампа, янтарные четки, на окне — цветок в горшке, защищающий от сглаза, и еще стол из орехового дерева, в ящике которого лежала книга стихов Руми. Ни телефона, ни телевизора, ни часов, ни электричества. Мне было все равно. Много лет прожив в заброшенных домах, я знал, что выживу и в приюте дервишей.

В первый же вечер учитель Самиид пришел ко мне в комнату проверить, как я справляюсь.