Иосиф Гольман - Игры для мужчин среднего возраста
– Что сегодня будем делать? – спросил Марат.
– Утром у них групповые программы. Много народу. Машины их – под охраной. А вот после экскурсий надо бы последить за рекламистом.
– Зачем?
– Я бы с ним потолковал. Пригрозить. Денег посулить. Вряд ли он дуриком едет. Так пусть на нас поработает. И еще, – начал Али, но не закончил – видно, прихватило обожженное место.
– Что – еще? – выждав, спросил подчиненный.
– Сдается мне, Скрепер тоже захочет попасти свои активы. Увидим его – убьем.
«Или он нас», – подумал Марат.
А рекламист, о котором вспоминали Али с Маратом, проснулся сегодня во вполне добром расположении духа.
Не вставая с удобно промятой постели, он попытался разобраться, почему это с ним – и вдруг такое: как правило, по утрам настроение Береславского никак нельзя было назвать хорошим.
Подумав, Ефим Аркадьевич пришел к следующим выводам.
Во-первых, его никак не удручает, что Татьяна Валериановна Смагина окончательно и бесповоротно покинула его кровать. Потому что спала она в ней абсолютно бессмысленно и бесполезно – на взгляд Ефима Аркадьевича, конечно.
Кроме того, он не мог не заметить страстных чувств, испытываемых к данной особе его другом Самураем. И похоже, чувства не были безответными. А потому Ефим Аркадьевич вполне рад за друга.
Здесь, правда, вкралась еще одна мыслишка. На этот раз не столь лучезарная.
О том, что пятнадцать лет назад – а еще лучше двадцать пять – любая женщина, выбравшая не его, Береславского, а кого-либо другого, пусть даже лепшего кореша, непременно бы его этим поступком огорчила.
Нет, Ефим и тогда прекрасно понимал, что всех их не перелюбишь. Но в подобном деле даже движение к недостижимой цели притягательно.
Так вот, сейчас уход Смагиной никак его не расстроил. К счастью, есть еще приятные женщины – не при Наташке будь сказано, – удостаивающие Ефима Аркадьевича своим благосклонным вниманием.
Да и в возрасте имеются не только минусы. Плюсы тоже. Так, скажем, круг его пристрастий в 18 лет был ограничен донельзя: ниже 17 – дети, старше 20 – старухи. Если считать на страну, на каждый год рождения приходится по миллиону мужских и миллиону женских особей. «Сколько ж это получается в сумме?» – прикинул Ефим. Получалось всего-навсего около четырех миллионов любвепригодных женщин.
А у зрелого мужчины – ну, этак 45–50 лет – диапазончик-то пошире будет. Никак не меньше тридцати миллионов возможных подруг.
«Впрочем, понижающий коэффициент ввести придется, – отметил про себя тщеславный, но в научном плане бескомпромиссный профессор. – Съесть-то он съест, да только кто ж ему даст?» – применительно к рассматриваемой проблематике старый анекдот про дистрофичного тигра в зоопарке приобрел новое наполнение.Однако это уже было грустно, а Береславский старался о грустном не думать. Грустное – оно само пробьется, так чего ж его торопить?
«К тому же и повышающий коэффициент тоже ввести можно, не про виагру будь сказано», – продолжил он свое мысленное малонаучное исследование.
Ведь с годами он стал умнее, а в его табели о рангах появились вполне симпатичные записи.
«Эх, если б еще это перевешивало пузо и лысину», – вздохнул Ефим. Нет, все же по всему выходило, что по утрам на эту тему лучше не думать.
Лучше думать о завтраке, который предстоял точно, – в отличие от любви.
А еще хорошо думалось о том, что Скрепера уже два дня не видно. И тех парней, с которыми в Омске сцепился Самурай – он рассказал Ефиму, откуда взял пистолет, – тоже, к счастью, не видно, не слышно.
Ефим в кайф предположил, что эти ребята, несомненно, друг с другом связаны. И несомненно, друг друга не любят. Так, может, они просто друг друга и перебили, оставив профессора с миром? И с без малого тридцатью тысячами долларов наличных, кстати. Что тоже дополнительно приятно.
А что, это вовсе не так уж нереально.
Эх, как бы было неплохо, если б все так и вышло.
И тут до него наконец дошла затаенная причина утреннего веселья. Даже стыдно стало чуть-чуть. Потому что профессор должен был вовсе не радоваться, а расстраиваться случившемуся.
Ведь в славном городе Красноярске местные рекламисты оказались настолько самодостаточными, что попросту проигнорировали их запланированные мероприятия. Да и еще посчитали на местном же специализированном сайте, сколько жадные москвичи намерены заделать бабок на их стремлении к знаниям.
Короче, утренние семинары были отменены за неимением слушателей.
Этот момент еще вчера разозлил Береславского. Здешние сайтописцы были явными клеветниками. Бабки он, разумеется, любил и никогда от них не отказывался. Но сам пробег примитивным «чесом» никак не являлся. Здесь все было куда тоньше.
Московские профессионалы честно и абсолютно бесплатно – деньги, упомянутые на сайте, видимо, брали уже местные партнеры пробега – делились знаниями с теми, кто в них нуждался. В результате завязывались дружеские отношения сразу со множеством региональных представителей профессионального сообщества. А вот они – связи – уже давали деньги. И неизмеримо большие, чем просто гонорары от консультаций.
Вот же черт! – вдруг сообразил профессор. А ведь ровно так же он радовался, когда в школьный класс не приходил учитель! Умом понимал, что – теряет. И что правильнее было бы огорчиться. Но ведь ленивому сердцу не прикажешь…
И все-таки это было хорошо.
Он встал и босиком, в одних лишь обширных сатиновых «семейных» трусах, расписанных «огурцами», – профессор был приверженцем традиционных ценностей – подошел к окну. В номере, выделенном командору совершенно бесплатно, все было прилично: Ефим раздвинул плотные дорогие занавеси, потом открыл настежь створки тройных, с расчетом на зиму, стеклопакетов. В комнату ворвалось яркое – и жаркое! – сибирское солнце.
А через улицу, совсем рядом, быстро нес свои холодные воды Енисей. Здесь он был, конечно, не столь могуч, как в своем нижнем течении, но все равно изумительно хорош.
Вообще все сегодня было хорошо. А тут еще Енисей.
Ефим всегда любил воду и всегда любил корабли. И именно этого ему постоянно не хватало в его горячо любимой Москве.
«Да, что-то такое есть в идее поворота сибирских рек», – расслабленно подумал он, зажмурившись и подставляя солнцу толстые щеки. По крайней мере, он бы точно не отказался однажды поутру обнаружить, что его подмосковная дача – оставшись, разумеется, подмосковной, – стоит на крутом енисейском берегу.
«А еще чтоб море Средиземное где-нибудь от Коломны начиналось», – завершил он приятную идею.
Правда, тут же устыдился. Ведь профессор же! А мечтает о чем-то, сильно напоминающем самые мрачные сценарии глобального потепления.
