Заложник зла - Рэйвен Дарк
Я понимаю, что она говорит о Логове Дьявола. Я оглядываюсь назад, беспокойство пронзает меня. Я надеюсь, что Сэм не была той, кто пострадала…
— Хорошо, — рычит Драгон, — Дизель может отвезти ее туда. — Спайдер, — зовет Драгон, и Спайдер останавливается у двери в женский туалет, оглядываясь на него через плечо. — Мне нужно, чтобы ты и Страйкер были в Логове с Дизелем, разбирались с тем дерьмом, которое затевают эти бойцы. Пип поедет с воровкой в больницу.
— Конечно, през.
Я сопротивляюсь желанию покачать головой. Я не думаю, что Драгон когда-либо называл меня по имени.
Страйкер исчезает в мужском туалете вместе с Беном. Спайдер открывает дверь в женский туалет, но вместо того, чтобы проверить это место, он заходит и позволяет двери захлопнуться, стоя со скрещенными руками и ожидая.
Женщина выходит из одной из кабинок и смотрит на него с удивлением, которое быстро сменяется шокированным выражением лица, когда она понимает, что он намерен остаться тут. Я поднимаю взгляд, чтобы увидеть его ухмылку, и наблюдаю, как она моет руки, а затем убегает, даже не вытирая их. Вероятно, она слишком боится противостоять огромному татуированному байкеру, который выглядит так, словно может съесть ее на завтрак.
— Что ж, продолжай, — говорит он, кивая на кабинки, — если только ты не хочешь, чтобы я использовал то время, которое у нас есть наедине.
— Ты собираешься стоять тут? — пищу я, — Спайдер, это женский туалет, убирайся!
— Нет, — его широкая улыбка заставляет мои колени дрожать.
В этом туалете нет другой двери и окна, так что я не смогу убежать, но он остается ждать у единственного входа, блокируя его, так как я не слышу его шагов. Либо его не волнует, что кто-то другой может увидеть его здесь и поднять шум, либо он не думает, что у кого-то хватит смелости что-то сказать. Вероятно, это и то, и другое.
Я фыркаю и направляюсь в одну из кабинок, не в силах снова не думать о Колонии. Я делаю свое дело, ненавидя то, что Спайдер может слышать, как я хнычу от боли, когда сижу.
— Больно, Дикая Кошка?
Я стискиваю зубы и с трудом верю словам, которые слетают с моих губ, словам, которые я, должно быть, достаточно часто слышала от женщин и от него в клубе.
— Отвали.
Спайдер разражается смехом, и я слышу в нем шок.
Я вспыхиваю и выхожу. Я не слышу, как он двигается. Как только я мою руки и сушу их под сушилкой, он хватает меня за запястье. Он дергает меня к свободному месту на стене, разворачивает так, чтобы я была к нему спиной, и прижимает меня к ней.
Остается предполагать, что он злится на то, что я сказала, я задыхаюсь и в панике извиваюсь в его хватке. Его пальцы сжимаются на моей шее сзади, заставляя меня прижиматься щекой к шершавому кирпичу.
Его пальцы ослабевают, когда я замираю, но он оставляет свою ладонь на моем затылке. — Разве дочь пастора может так разговаривать? — его голос — низкое рычание, насмешливое и веселое, и совсем не злое.
Не зная, что он собирается делать, я не осмеливаюсь давить на него. Вместо этого я тяжело дышу и жду его следующего шага. Он убирает волосы с моего лица и плеч с этой тревожащей нежностью.
— Ты становишься болтливой Дикая Кошка. Знаешь, это горячо.
— Спайдер…
— Как ты назвала меня прошлой ночью? Жалкий кусок дерьма? — немного гнева или, может быть, желания делают его голос грубым, когда он скользит рукой по моей талии спереди.
Мое дыхание учащается.
Он задирает мою футболку и расстегивает мои брюки.
Паника, поднимающаяся во мне, превращается в смесь унижения и страха. Неважно, как он отнесется ко мне, это будет больно. Я представляю, как его таз болезненно трется о мой покрытый рубцами зад, и я извиваюсь.
— Спайдер, нет, — хнычу я, отталкивая его руку, — пожалуйста, мне все еще больно.
— И ты думаешь, мне не похуй? — он стряхивает мою руку. — Руки за спину.
Мое сердце сильно колотится, глаза слезятся. — Пожалуйста… Не надо… — и мои руки сцепляются за спиной.
Издав низкий, голодный рык, он медленно скользит рукой вниз по передней части моих штанов и в трусики. Стыд обжигает меня, когда два его пальца играют с моим клитором, едва касаясь и без того ноющего бугорка.
— Ты знаешь, как мне сейчас тяжело? — он посасывает мочку моего уха, пока я не начинаю дрожать от удовольствия. Он хватает мою руку, направляя ее к своей промежности и потирая ей стальной ствол через джинсы.
Но я замечаю, что он не делает ни малейшего движения, чтобы расстегнуть свои штаны или стянуть мои. На самом деле, я замечаю, что он вообще избегает прижиматься к моему заду, хотя он прямо позади меня.
Его пальцы дразнят и гладят, пока мои складки не промокают насквозь, а мои соки не покрывают его пальцы, пока мне не приходится заставлять себя не тереться о его прикосновения.
— Мы должны идти, — говорю я, задыхаясь.
Держа пальцы на моей шее, он раздвигает мои ноги, облегчая себе доступ. — Скажи мне, как сильно ты меня ненавидишь.
— Я ненавижу тебя, — повторяю я, вкладывая смысл в каждое слово и находя в них утешение.
Звук, который он издает — это чистое наслаждение, и он делает меня еще влажнее.
Он немного ускоряет свои движения. — Скажи мне, что ты хочешь, чтобы я трахнул тебя.
— Я… Я хочу, чтобы ты трахнул меня, — я колеблюсь, но повторяю его слова, зная, что у меня нет выбора. Я ненавижу то, что говорю это серьезно, несмотря на боль, которую я бы почувствовала, если бы он это сделал. Я не могу удержаться от того, чтобы не потереться о его поглаживания.
— Я бы хотел увидеть выражение лица твоего отца, если бы он это услышал, — он оставляет горячий поцелуй на моей шее, и когда я стону от удовольствия, он сильно сосет ее. Его пальцы терзают мой пульсирующий клитор, одновременно успокаивая и усиливая сводящую с ума боль. Мои бедра двигаются быстрее, и он так сильно сосет мою шею, что там должен быть синяк. Господи, это так приятно.
Любое смущение ускользает под волнами удовольствия.
