Пробуждение Оливии - О’Роарк Элизабет
Три долгих дня, в течение которых у меня в голове крутится одна и та же фраза, как заезженная пластинка: «Я ее потерял».
Не то чтобы я предполагал, что она когда-нибудь будет моей. Просто отказывался думать о том, что настанет день, когда ее больше не будет рядом. Я рассчитывал, что смогу украсть еще немало таких моментов – дома у моей мамы, на стадионе, в горах – и сохраню их в своей памяти. Как будто от этого будет какая-то польза, когда Оливия исчезнет из моей жизни.
– Как она? – спрашиваю я.
– Ничем не лучше тебя. – Мама останавливается, ставя корзину с бельем на диван. – Изо всех сил делает вид, что с ней все в порядке, хотя совершенно очевидно, что это не так.
В ее голосе слышны какие-то сдерживаемые эмоции, и мне это не нравится.
– Ты говоришь так, словно винишь меня.
– Я действительно виню тебя, Уилл. Ты влюблен в нее. Ты хотя бы сказал ей об этом?
Я резко отодвигаюсь от стола. После всех моих ошибок я в кои-то веки поступаю правильно: не могу поверить, что мама еще и злится!
– Это бы ничем не помогло. Я все равно не могу быть с ней, – отвечаю я, стиснув зубы.
Она сжимает футболку, которую держит в руках.
– Уилл, ради всего святого: Оливия на третьем курсе – совсем скоро она уже не будет студенткой и проблема исчезнет.
Я чувствую пульсацию в виске. Никогда не думал, что моя мать может быть наивной или смотреть на жизнь сквозь розовые очки, но сейчас эти мысли так и вертятся у меня на языке.
– Ну конечно. А что потом? Она приедет к нам и будет жить на какой-то дерьмовой ферме, без тренера, без команды по бегу? На ферме, где она не найдет спонсоров и у нее не будет денег, чтобы летать на серьезные соревнования? Она откажется от своего будущего ради этого?
– Никогда не знаешь, как все может обернуться, – не соглашается она. – До этого еще больше года.
– Мам. – Я встаю, чтобы завершить этот разговор, который уже вел сам с собой множество раз. – Я знаю главное: я не могу уехать, а она не может остаться.
К вечеру субботы, когда должен состояться спортивный банкет, я готов отдать конечность только за то, чтобы увидеть ее снова. Я жажду ее, как наркотик. Это бы ничему не помогло, но сейчас мне плевать. Мне просто нужно ее увидеть.
Всю неделю я спорил с собой, с каждым днем становясь все отчаяннее, а мои аргументы с каждой минутой становились все более нелепыми и менее вменяемыми. «Возможно, я мог бы» – так начинается каждая мысль, и каждая порождена безысходностью. «Возможно, я мог бы найти третью работу, чтобы прилетать к ней время от времени». «Возможно, когда Брендан закончит учебу, я смогу себе это позволить». «Возможно, после университета она сама решит, что бег ей больше неинтересен»…
Это говорит моя слабость, и мне просто нужно пережить этот банкет, не поддаваясь ей. Слава богу, тут есть бар.
Моя мама уже пришла, она сидит рядом с Питером. Понятия не имею, как они оказались здесь вместе. Я мог бы взять ее с собой, если она так хотела сюда попасть. Я доверяю Питеру, но, надеюсь, у него не сложилось неправильного представления об этом вечере.
Я иду к бару. Чтобы это пережить, мне нужно выпить, и, возможно, немало. Я беру пиво, сразу осушаю половину бокала и только потом направляюсь в часть зала, отведенную для нашей команды.
На полпути я встречаюсь взглядом с Джессикой. Полагаю, она здесь как специалист по связям с общественностью, хотя эту задачу она точно могла скинуть на кого-то из подчиненных. Она оставляла мне голосовые сообщения, полные слез и гнева, каждый день со Дня благодарения. Примерно в половине из них она сообщала, что скучает по мне и хочет поговорить. В другой половине – что я пожалею о том, как с ней обошелся.
С широкой улыбкой она решительно направляется ко мне, а затем закидывает руки мне на шею и целует в щеку.
– Уилл! – визгливо восклицает она. – Я так рада тебя видеть.
– Правда? – Я стою неподвижно, ожидая, когда она отстранится.
Джессика смеется и берет меня под руку:
– Если мы расстались, это не значит, что мы не можем быть друзьями, глупенький.
Я приподнимаю бровь:
– Ну не знаю, Джесс. В последнем сообщении ты сказала, что моей матери следовало сделать аборт. Обычно я не говорю подобное своим друзьям.
Она отмахивается от моих слов. Я надеюсь, она уже скоро выпустит мою руку.
– Мне было больно, Уилл. Ты меня ранил. Но сейчас я в порядке, правда.
Ну да, как же.
– Отлично… Что ж, я, пожалуй, пойду и присяду где-нибудь.
– Идем со мной. – Она тянет меня за локоть. – Я заняла тебе место.
Именно в этот момент входит Оливия. На ней зеленое шелковое платье, которое подчеркивает цвет ее глаз, повторяет все ее изгибы и приоткрывает лишь намек на декольте, тем не менее позволяя легко представить то немногое, что оно не продемонстрировало. Этим вечером она пришла с распущенными волосами, ниспадающими ей на плечи и спину и подчеркивающими ее длинную шею и овал лица.
Как и всегда, ее губы меня будто гипнотизируют. Не уверен, видел ли я раньше, чтобы она пользовалась помадой, но по какой-то причине это открывает во мне целую прорву запретных фантазий. Я хочу увидеть эту помаду размазанной; целовать ее так страстно, что ни один из нас не сможет дышать, а затем отстраниться и взглянуть на ее приоткрытый рот, жадно втягивающий воздух, со следами розовой помады по краям.
Боже, я так сильно хочу ее поцеловать, что не уверен, смогу ли пережить весь чертов вечер без этого. Без ее поцелуя и без всего, что за ним бы последовало. Без того, как мои руки стягивают это шелковое платье ей через голову, изучая каждый дюйм ее тела так, как я мечтал последние месяцы…
Вот только сейчас ее взгляд устремлен на то место, где рука Джессики держит мою, а выражение ее лица, беззащитное и уязвленное, – словно нож в сердце. Я отхожу от Джессики и осушаю бокал.
– Я сяду с мамой, – твердо сообщаю я. Она переводит взгляд с меня на Оливию. В глазах Джессики блестит влага.
– Я вижу, что происходит.
– Ничего не происходит, – отвечаю я, уходя прочь. – Ни с ней, ни с тобой.
– Разве Оливия не прекрасна? – восхищается мама.
Мой взгляд снова перебегает на другой конец зала. Ее зеленое платье мерцает, отражая свет и подчеркивая изгибы.
– Я бы сказал, что ей не хватает одежды, – ворчу я.
– Это платье ей купила я, – говорит она, выгибая бровь. – Оно сидит на ней как влитое.
– Именно так. В этом-то и проблема.
Однако мой взгляд по-прежнему прикован к ней, перемещается от ее бедер к талии, к груди, обратно к ее губам. Я снова представляю себе это: размазанная помада, она, едва переводящая дыхание, лежит подо мной…
А затем чья-то рука накрывает ее подвздошную косточку, хорошо различимую через тонкий шелк, и я на огромной скорости вылетаю из этих мечтаний.
Моя похоть сменяется яростью как по щелчку.
Эван. Она пришла сюда с Эваном.
Какого дьявола она с ним? Она говорила, что он ей неинтересен, что он хотел чего-то более серьезного. Она говорила…
Она говорила, что ей нужен я, а я ей отказал.
Она идет дальше, делает то, что ей необходимо, чтобы это пережить. «Так же, как и я», – проносится у меня в голове, когда я встаю из-за стола, чтобы вернуться к барной стойке.
Когда все наконец занимают свои места, она оказывается за соседним столиком, вместе с Эваном, что дает мне до боли хороший обзор на этих двоих. Судя по всему, он физически не способен держать свои руки при себе, и я бы с удовольствием избавил его от этой проблемы. Всякий раз, как она встает, его глаза устремляются на нее, пожирают ее. Когда она возвращается, он вскакивает, чтобы отодвинуть ей стул, и при этом умудряется облапать своими гребаными руками процентов семьдесят ее тела. И если он еще хоть раз попытается заглянуть в ее декольте, я определенно его прикончу.
