Солнечный ветер - Марина Светлая
— Не знаю, всегда умела.
Значит, давно.
В следующий раз его задержала лестница. Не потому что он так хотел, а потому что она сама — его удерживала. На стене вдоль нее висели снимки в рамках. Много Данилы, много Данилы с Олексой и двумя одинаковыми девочками. Дитой и Витой, — услужливо подсказала память.
Много Данилы и Миланы.
И Миланы тоже.
В белой кружевной сорочке, с волосами, заплетенными в косу и… Назар сглотнул. Тяжко, с усилием.
На ее груди нарядной гирляндой лежали разноцветные лускавки. Лускавки бабы Мотри, те самые. Не баламуты, не кораллы, а именно лускавки с маленьким латунным крестиком. Потому что не принято их мешать с другими бусами. Назар взялся за поручень, чтобы остаться стоять спокойно. И замер, удерживая самого себя от резких движений.
— А это где?
— Наверное, мероприятие какое-то. Такое лучше у мамы спросить, — сказал Данька, внимательно разглядывая фотографию, будто и сам ее первый раз видит, а потом резко развернулся к Назару и спросил: — А правда это бусы твоей бабушки? Я когда маленький был, она мне их трогать не разрешала, говорила, что их разбить можно.
— Можно… они как елочные игрушки. Я в детстве раздавил одну бусину, когда баба Мотря давала играть… тебе прабабушка, получается. Их твоя мама в скрыне нашла, а я ей подарил, — Шамрай замолчал. Было больно. Горело. Не понимал, как с этим справиться. Не понимал, как относиться к тому, что ничего давно уже нет, а бусы она сохранила. И он, оказывается, сохранил… сохранил ее смех, сохранил свой голос, повторявший ей: пацёрка моя. Сохранил до мельчайших подробностей свой вопрос: «Замуж за меня пойдешь, и останется намысто у тебя, а ты — у меня». И ее серьезный ответ: «А ты учиться пойдешь».
И все. Ничего другого быть не могло. И не должно было. Все, что потом — сумасшествие и пустота. Единственно настоящее — там.
— А есть… есть где-то в цифре это фото? — неуверенно спросил Шамрай. — Ну в смысле, может, на компе каком или на флэшке?
Данька пожал плечами, подумал и выдал:
— Мы как-то на Новый год в горы ездили. Мама их с собой брала, надевала на праздник, еще конкурс выиграла на самый красивый наряд. Тогда весело было. Мелочь еще совсем мелочь была, крестный с ними спать ушел, а мне поручил охранять маму и тетю Марусю. Те фотографии точно есть. Только бусины на бусах все целые!
— Может, отреставрировала… А найдешь мне? У меня от семьи мало что осталось. А так хоть снимки будут.
— Найду, — кивнул мальчишка и потащил Назара дальше, пока они не оказались в его комнате. И теперь уже тот мог внимательно ее осмотреть. Спрашивать. Узнавать. Вот макет корабля и ракушки. Это осколок его детства на океане. Вот книжная полка. И хорошо, что она в принципе есть. Вот компьютерный стол и на нем мощная машина, которая явно не только для учебы. У Мориса ничуть не хуже, но у Мориса ни макета корабля, ни енота. Вообще ничего. И у Назара даже не было шансов сделать так, чтобы что-то появилось. Вернее, был один. Для этого четырнадцать лет назад надо было сходить в ЗАГС, но даже и подобное мероприятие ничего бы не гарантировало. А здесь — столько всего. Целый мир, детский мир, маленькая семья, в которую ему хотелось до бесконечности, но в которую будет почти нереально попасть. В конце концов, Даниле он тоже может быть интересен лишь пока в новинку. А потом… вдруг начнет отмахиваться, как Морис?
— А макет ты сам сделал или заказывали где-то? — спросил он, продолжая бесконечный диалог, теперь уже не имевший начала, потому что каждый раз — о разном.
— С макетом вообще целая история, — рассмеялся Данила, когда все же забрался в постель и удобно устроился среди подушек. — Мне его Олекса подарил на днюху. Я мелкий совсем был, а он всегда приезжал. Начали мы его делать все вместе, ну вернее все делали, а я больше мешал, наверное. Потом Олекса уехал, а мама и Зденка — это моя няня была в Ирландии, продолжали все это собирать, представляешь? А когда мы совсем оттуда уезжали, мама не знала, как его везти. Говорила, что придется оставить. Я не соглашался. В общем, потом его упаковали как какую-то особенную ценность, и он доехал как новенький.
— Отдельный самолет для него не заказывали, не? — хохотнул Назар.
— Не, — смутился Данька, — но Зденка предлагала оставить его у себя на хранение, а мы бы потом приехали, например, на машине и забрали бы.
— Зденка была хорошая?
— Да. Они с мамой и сейчас общаются.
— Тебе повезло.
Следовало признать. Даниле действительно повезло. Его окружали — хорошие. Первое зло, с которым он столкнулся в своей жизни шло от человека с фамилией Шамрай. С фамилией его отца. Как и тогда, когда он еще не родился — когда его матери не поверили.
Дане повезло, что она решилась его родить.
И повезло еще в одном, о чем Даня не подозревал пока.
Ему повезло расти в безусловной, абсолютной, всепоглощающей любви. И это чувство — сшибало Назара с ног в этой комнате. И от их разговора. Никогда в жизни он его не испытывал так остро, как сейчас рядом с сыном. Потому что его самого не любили. Он не догадывался о том ни в детстве, ни в юности, ни когда стал старше. И понял это сейчас. Данилу мама любит так, как никто никогда из семьи не любил его. Даже баба Мотря. Несмотря на макароны, гримерки по всему миру или ее занятость… чтобы у Данилы все было.
Некоторое время Назар переваривал это знание, все еще разглядывая макет, а потом увидел собственную фотографию на стене. Моложе на добрых четырнадцать лет, дурнее… Бритый, влюбленный сельский хлопец, которому досталась невероятная царевна, и он не сумел уберечь ее от себя же. Шамрай грустно улыбнулся и спросил:
— Мама говорила, что я в те времена добывал янтарь на копанках?
— Серьезно? — удивленно вскинул брови Даня.
— Ну в Рудославе месторождения по лесам.
— Это я знаю,
