(Брак)ованные (СИ) - Энни Дайвер
— Ксень, постой, — обхватываю талию и не даю ей опуститься в кресло. Разворачиваю к себе лицом: — Прости меня. Был неправ, признаю.
— Сложно не признать было, — хмыкает моя обиженная и скрещивает руки на груди, ни капли не собираясь мне помогать мириться.
— Прости, — целую ее в губы, — перегнул, — улыбаюсь и глажу большим пальцем щеку. Ксюша вздыхает и прикрывает глаза.
— Ладно, — кивает, все же сдаваясь, — только отпусти, не хочу, чтобы было как в прошлый раз, — хохочет она, и мне приходится сделать так, как просит. Неделю назад, когда я снова не сдержал очередной эмоциональный порыв, к нам зашла бухгалтер. Ксеня краснела еще час после ее ухода и просила меня подобные шалости проворачивать за закрытыми дверями.
— Тогда вечером с меня ужин. Поедем куда-нибудь или закажем домой?
— Домой, — ожидаемо выбирает Ксюша, и я соглашаюсь.
***
Сумасшедший день становится еще более безумным. Встречи переносятся, так что торжественная встреча со стремительно идущим на поправку Яковом Игнатьевичем откладывается на вечер, когда я с трудом выбиваю себе пятнадцать минут вне часов приема, правда, для этого приходится подождать в коридоре, пока закончатся процедуры.
Меряю шагами расстояние от одной стены до другой, поглядывая на папку с документами, которые деду нужно подписать, и думаю, как бы повернулась жизнь, не окажись в ней нелепого условия. Без Ксюши уже не представляю своего быта. Хочу все время видеть ее рядом, целовать по утрам, не выпускать из постели и вместе ездить на отдых. Черт, я даже отдых начинаю любить, потому что там есть она и все время мира для нас двоих. Это помешательство неискореняемое, но я этому только рад.
— Мирослав Станиславович, можете зайти, — приглашает медсестра и улыбается приветливо.
В палате ярко горят лампы и пахнет спиртом. На тумбочке лежат «Поднятая целина» Шолохова и очки. Дед себе не изменяет, и от этого становится радостно. Значит, точно приходит в себя.
— Привет, — да, он, конечно, сдал сильно за эти недели, но сейчас хотя бы лицо становится румяным, а не зелено-серым, как было в первые дни. — Я с документами. Подпишешь?
— Подпишу, — улыбается широко. Нравится ему, что с его мнением до сих пор считаются. — Здравствуй, Мирослав.
— Ты как? — подхожу и жму руку, удивляясь крепости хватки. Спокойствие в душе разливается от того, что дед на тот свет еще не собирается.
— Пойдет, — отмахивается от вопросов о здоровье. Ба его замучила, наверное. Она переживает сильнее всех и часто нравоучает главу семейства, но делает это так осторожно, что он и сам не понимает, как добровольно принимает ее сторону. Усмехаюсь. Ксюша влияет на меня точно так же. — Но тебе, думаю, пора брать все в свои руки и не таскаться уже туда-сюда в поисках меня.
Он серьезен. Взгляд суровый. Ждет моего ответа, а я впервые не могу собраться с мыслями. Дед уже передал мне компанию, я даже выполнил идиотское условие женитьбы, и в итоге получил суд с родной сестрой. У него еще есть какие-то активы, о которых никто из нас никогда не знал?
— Суд быстрым не будет, — взгляд фокусируется на едва заметном пятнышке на стене.
— Его вообще не будет. Ольга в Испанию улетела, — отмахивается дед и откладывает все документы. Он говорит так, словно все уже решено, но пока ни черта не понятно. До суда еще неделя, и за эти дни может произойти все, что угодно. — Ева тут осталась для отвода глаз. Я большего не знаю, это Нина проговорилась, если хочешь, спроси у матери сам.
— Спрошу, — соглашаюсь. Нам и правда стоит поговорить. Она в прошлый раз пустила слезу, что дети ее ссорятся, но меня таким пронять сложно. Оля не маленькая девочка и сама решила во все ввязаться, понимала, против кого идет. А я после всего сделанного для компании не отступил. — Так что, отдашь мне компанию наконец окончательно?
— Когда дурью маяться перестанешь, — смеется он и снимает очки, трет пальцами веки. — Устроил тут театр для всей семьи. Хватит уже. Заканчивай, разводись с Ксенией и живи нормальной жизнью.
Он давит авторитетом, пытается получить нужный ответ, но вместо этого слышит один-единственный, правдивый и искренний:
— От Ксюши я не откажусь, — поднимаюсь и иду к выходу. Злость застилает все перед глазами, вижу только размытые очертания. Но избавляться от чувства не спешу. Оно иррационально, но вполне естественно. За Ксеню я действительно готов сражаться до конца, и мнение остальных в этом вопросе не учитывается. — Ни за что.
Яков все время нами манипулирует, вынуждает играть по своим правилам, но теперь это кажется бессмысленным, пустым. Потому что игра впервые пересекает черту допустимого. Я на многое был готов пойти, чтобы заполучить компанию, даже женился на своей подчиненной, но отказаться от неё…
— Это я и хотел услышать, — сбивает мою спесь дед, и я оборачиваюсь, изумленно приподнимая брови. О чем он вообще? Только что уговаривал меня бросить Савельеву, а теперь вдруг улыбается и хмыкает довольно.
Останавливаюсь и качаю головой. Он опять все просчитал наперед.
Всегда так делал. Долго анализировал, молча оценивал, следил за моим поведением и меняющимся отношением к Савельевой, чтобы здесь и сейчас ткнуть мне в лицо очевидный факт: я люблю Ксюшу всем сердцем, и мне не нужно ничего, если в моей жизни не будет ее. А с ней, ради нее я готов на многое. Даже отказаться от всего и начать заново, только бы видеть сонную улыбку. Не могу даже злиться на Якова, только сокрушенно опускаю голову.
— Не надо мне тут признаний. Ей скажи, — отмахивается от меня по-доброму. — И вот так, — указательный направляет в область моей груди, — чтобы до конца жизни. Тогда все будет.
