Сьюзен Элизабет Филлипс - Что я сделал ради любви
Увидев Джорджи, Чаз положила нож на листья чеснока и отвернулась.
— Уберите камеру! — попросила она.
— Почему ты не позволяешь помочь тебе? Мне скучно, — ответила на это Джорджи.
Она прошлась по кухне, любуясь хорошо организованным хаосом.
— Идите снимайте уборщиц. Вас, кажется, это очень развлекает.
— Да, мне нравится говорить с ними. Я, например, узнала, что Соледад посылает большую часть денег в Мексику, матери, и поэтому вынуждена жить вместе с сестрой. Их там шестеро, в однокомнатной квартире, можешь себе представить?
Чаз снова взяла нож и приготовилась резать чеснок.
— Подумаешь! Она зато не спит на улице.
— А ты что, спала на улице? — насторожилась Джорджи.
Чаз низко опустила голову.
— Я ничего подобного не говорила.
— Зато рассказывала, как тебя уволили, после того как ты попала под машину и сломала руку. — Джорджи подняла камеру. — И я знаю, что тебя обокрали. Остальное вполне можно додумать.
— На улицах полно бездомных детей. И ничего с ними не делается.
— Все же тебе, должно быть, пришлось трудно. Столько грязи, и никакой возможности прибраться.
— Ничего, я справилась. А теперь уходите. Я серьезно. Мне нужно сосредоточиться.
Джорджи и сама чувствовала, что пора уйти, но бурные эмоции, кипевшие под непробиваемым с виду фасадом Чаз, с самого начала влекли ее, и почему-то казалось жизненно необходимым запечатлеть все на пленку. Сейчас она решила сменить тему:
— Ты нервничаешь потому, что приходится готовить больше чем на одного человека?
— Я практически каждый вечер готовлю больше чем на одного человека, — возразила Чаз и ссыпала нарезанный чеснок в миску, где уже лежал очищенный имбирь. — Я ведь и на вас готовлю, если помните.
— Но для меня ты готовишь без души. Честное слово, Чаз, у тебя даже десерты выходят горькими на вкус.
— Неправда! — возмутилась Чаз, резко вскинув голову.
— Это всего лишь частное наблюдение. Брэму твоя еда нравится, и Мег тоже. Но с Мег ты, похоже, подружилась, а вот со мной…
Чаз плотно сжала губы и принялась быстро шинковать ножом зелень.
Джорджи подошла вплотную к столу:
— Смотри, будь осторожнее. Великие повара знают, что настоящая еда — это не просто смесь ингредиентов. В твоих блюдах отражается не только твоя сущность, но и твое настроение и отношение к другим людям.
Барабанная дробь ножа на мгновение стихла, но потом возобновилась.
— Я в это не верю.
— В таком случае почему твои десерты так горьки на вкус? — тихо спросила Джорджи. — Это ты меня так ненавидишь… или себя?
Чаз отбросила нож и уставилась в камеру. Ее обведенные черным карандашом глаза были широко открыты.
— Отцепись от нее, Джорджи! — раздался с порога голос Брэма. — Бери свою камеру и проваливай.
— Ты все ей рассказал! — набросилась на него Чаз.
Брэм вошел в комнату.
— Ничего я ей не рассказывал.
— Тогда почему она от меня не отстает? Она что-то знает, ты ей рассказал!
Гнев и ненависть Чаз к себе стали почти чертами характера, и Джорджи хотела разобраться, в чем дело, заснять ее историю на пленку как предупреждение для всех молодых девушек, поглощенных собственными планами.
— Да очнись же! Она все узнала от тебя самой. Это ты не сумела удержать язык за зубами! Сама все ей выложила! — возмутился Брэм.
Джорджи снова приказала себе убираться, но ноги отказывались подчиниться. Неожиданно для себя самой она сказала:
— Я знаю, ты не единственная девушка, приехавшая в Лос-Анджелес, которой пришлось выживать любым способом. Наверняка тебе приходилось несладко.
Чаз судорожно сжала кулаки.
— И все же я не была шлюхой. Ведь именно об этом вы подумали, верно? Что я была чем-то вроде уличной шлюхи.
Брэм окинул Джорджи убийственным взглядом и подошел к Чаз.
— Не обращай на нее внимания. Ты не должна ни перед кем оправдываться.
Но что-то сломалось в душе Чаз. Словно прорвалась плотина. Она смотрела только на Джорджи. Зубы ее обнажились в зверином оскале.
— И я не продавала наркотики! И сама не сидела на игле! — прорычала она. — Никогда! Мне всего лишь нужно было жилье и нормальная еда!
Джорджи выключила камеру.
— Нет-нет! — воскликнула Чаз. — Включите-включите! Вы же так сильно хотели это услышать! Так что включайте.
— Да нет, не стоит. Я не…
— Включайте, — свирепо прошипела Чаз. — Это важно. Сделайте так, чтобы это стало важным для всех.
Руки Джорджи затряслись, но она поняла и вновь направила камеру на Чаз.
— Я была грязной, голодной и все время таскала вещи с собой, — говорила Чаз.
Сквозь объектив Джорджи наблюдала, как слезы пробиваются сквозь черную дамбу ресниц Чаз.
— Я голодала. День, потом еще день. Я, конечно, слышала о благотворительных кухнях, но не могла заставить себя туда пойти. Постепенно я начала сходить с ума от голода, и в какой-то момент мне пришла мысль, что лучше продавать себя, чем жить на подачки благотворителей.
Брэм попытался погладить Чаз по спине, но она оттолкнула его руку.
— Я твердила себе, что пойду на это только один раз и возьму за услуги столько, сколько нужно, чтобы продержаться до того времени, пока не снимут гипс с руки. — Ее слова, как камешки, летели в камеру. — И вот я решилась… Он был старик. И согласился заплатить две сотни баксов. Но когда все было кончено, вытолкал меня из машины и укатил, не дав ни цента. Меня долго рвало. — Губы Чаз сжались в горькой усмешке. — После этого я усвоила, что нужно брать деньги вперед. По большей части двадцать баксов, но я не… я никогда не употребляла наркотики и заставляла этих типов надевать презервативы. Поэтому не походила на других девушек, которые кололись и плевать на все хотели. Мне было не все равно. И я не была шлюхой!
Джорджи снова попыталась отключить камеру, однако Чаз ее остановила:
— Ведь вы это хотели услышать? Попробуйте только остановиться сейчас!
— Хорошо, — кивнула Джорджи.
— Мне было противно спать на улице. — Слезы лились по Щекам. — Но еще противнее было мыться в общественных банях. Я ненавидела все это так, что хотела умереть. Только убить себя намного труднее, чем кажется. — Она выхватила бумажную салфетку из стоявшей на столе пачки. — Незадолго до Рождества я встретила парня, у которого купила несколько таблеток. Не для того чтобы словить кайф. Я хотела… разом со всем покончить. — Чаз шумно высморкалась. — Я собиралась приберечь их до сочельника, как подарок себе. Решила, что выпью их, свернусь калачиком на первом попавшемся крыльце и усну навсегда.
