Лерой. Обещаю забыть (СИ) - Гордеева Алиса

— Прав, не моё! Забери Арину от Кшинского! Хочешь, квартиру ей сниму, дом, только увези! Ей опасно находиться там.

Каждое слово даётся с неимоверным трудом: уберегая Рину от происков  Снежаны, я своими руками сталкиваю мелкую в гнусные объятия Макеева. Вот только уверен, что до свадьбы этот урод не тронет мою девочку против её воли и пальцем: он заинтересован в этом браке не меньше Пети. Спасти Арину и выкроить месяц — моя цель.

— Ничего с ней там не случится! Амиров, ты точно не в себе. Кому она там нужна? — раздражённо отвечает Макеев, но внезапно замолкает, а затем ехидно добавляет: — Хотя... А давай заключим сделку?

— Какую?

— Я предложу Арине пожить у меня в ущерб своим планам, а ты пообещаешь завтра же уволиться и больше не отсвечивать. Как тебе?

Идиот! Мне и увольняться не придётся. Стоит Пете увидеть своего ненаглядного пасынка в боевой раскраске, как духа моего не будет в доме Кшинских.

— Идёт! — соглашаюсь, не раздумывая. — Но и у меня есть условие, Павлуша. Хоть один волос упадёт с головы Рины, и я тебя уничтожу, сотру с лица земли. Это ясно?

— Ну что ты, Лерой, я буду с ней нежен. За нас двоих. Вот увидишь, Рине понравится. Я помогу ей тебя забыть. Обещаю! Долгими и сладкими ночами вытравлю тебя из её памяти, как таракана!

Молча скидываю вызов, задыхаясь от сдавливающей сердце боли.

«Этому не бывать», — раненым зверем вою в темноте. — «Не бывать!»

Остаток ночи провожу, по крупицам собирая компромат на жену Кшинского, но его явно недостаточно, чтобы вывести стерву на чистую воду: информация о прошлом этой женщины хорошо подчищена, и то, что в этом ей помогли, слишком очевидно.

Под утро голова становится чугунной. Смотрю на часы: начало шестого. Даю себе два часа на сон, чтобы спозаранку набрать Рину: я должен знать, что с ней всё хорошо, что ночь, проведённая под одной крышей с Киром, не принесла новых потрясений. Успокаивает лишь то, что в доме мелкая с отцом: каким бы холодным и бесчувственным он ни хотел казаться, свою дочь Петя любит.

Проснуться приходится немного раньше. Всему виной разрывающийся в  монотонном пищании домофон. Продираю глаза, благо заснул внизу, не найдя в себе сил подняться в спальню, и сонной мухой открываю непрошеному, но очень настырному гостю дверь. А дальше всё как в тумане: люди в форме, наручники и одиночная грязная камера в отделении у чёрта на куличках. Ни телефона, ни адвоката — ни хрена! Я как неопытный юнец попался на крючок: весь этот спектакль с нападением на Рину был разыгран для одной цели — избавиться от меня!

Не знаю, сколько времени проходит с момента моего задержания: час, два, три… В любом случае часы взаперти в вонючей клетке тянутся мучительно медленно, полнейшая неизвестность напрягает, а от волнения за Рину хочется и вовсе лезть на стену. Снова и снова убеждаюсь, что запрятали меня сюда намеренно, потому как попытки докричаться хоть до кого-либо терпят крах.

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍

В кабинет к следователю я попадаю ближе к обеду. Молодой, зелёный — он с важным видом хлопает глазами, неспешно задавая стандартные вопросы: как зовут, что делал в такое-то время, знаком ли с Серебровым и признаю ли, что сломал пацану нос. Но на все вопросы у меня только один ответ:

— Я имею право на телефонный звонок.

Мобильный благополучно приземляется перед моим носом спустя минут двадцать безуспешного диалога: следователь явно не в курсе, кто я такой и что его ждёт, стоит мне покинуть казённые стены.

— У вас минута! – с важным видом заявляет тот, а я по памяти набираю Рину, чтобы рассказать ей про Снежану и убедить уехать с Макеевым.

Вот только разговор не клеится. Голос мелкой дрожит, а её вопросы наводят на мысль, что меня опередили в очередной раз. Она не даёт мне вставить и слова, делая для себя поспешные и явно неверные выводы. А я понимаю, что не могу ляпнуть лишнего, находясь под неотрывным буравящим взглядом следователя, а после и вовсе отключается. Чёрт!

— Дурак ты, Амиров, что ли? — ухмыляется дознаватель.— Нет, чтобы адвоката нашёл… Так он на бабу звонок спустил!

До скрежета стискиваю зубы, чтобы промолчать! В моём положении выступать — заведомо задерживать себя в этом гадюшнике. Да и что он понимает? Отсюда я и так выйду рано или поздно, а мелкая у меня одна.

— А как звонок-то требовал? — ухмыляется следак. — Как просил! Что ж, теперь поговорим, верно?

— Верно! — раздаётся сухой, слегка шепелявый голос Колиного адвоката, что из раза в раз вытаскивает меня из разного рода передряг. В цивильном костюме он стоит в дверях, прожигая в следователе дыру праведным взглядом, а затем поправляет на переносице очки и улыбается мне:

— Пять минут, Валер! — явно преувеличивает свои возможности юрист, начиная процедуру моего вызволения.

Спустя пару часов помятый, пропахший тюремной вонью, небритый и до безумия голодный я наконец могу подставить лицо проливному дождю, покинув пресловутый участок. Через дорогу замечаю знакомый чёрный гелендваген Горского и спешу к другу. Сажусь рядом на заднее сидение и не могу сдержать смешок, замечая, как Коля недовольно морщит носик, осматривая мою потрёпанную тушку с головы до ног. Сука! Он забыл сколько раз я забирал его с полицейских участков в своё время. Хотя неприязнь Горского к подобного рода заведениям понимаю: его жизнь никогда не была лёгкой и оставила на память немало шрамов.

— И как ты узнал, что я здесь?

Откидываюсь на спинку кожаного сидения, ощущая неподдельный кайф.

— Не поверишь, Кшинский позвонил, — Коля тоже усаживается поудобнее и улыбается. — Злой такой, забавный. Кричал, что прекращает с тобой работу. Психом тебя называл. Короче, повеселил.

— Тебе-то на кой чёрт звонил?

— Потерял тебя, — ухмыляется Горский, а потом вмиг становится серьёзным. — Не находишь странным?

— Понятно же, что не он меня сдал. Но всё равно, спасибо, что не бросил.

Горский кивает, устремляя ледяной взгляд ярко-голубых глаз в сторону проносящихся мимо встречных авто.

— Мне тут материалы скинули по «Берлинго», — начинает он, продолжая смотреть в окно.— Хотел было выкинуть за ненадобностью, да напоролся на один интересный факт.

— Какой? — буднично уточняю, прикрыв глаза. Я устал. Очень.

— В тот день, когда от рук Ермолаева пострадала девчонка, Макеев тоже был на торгах.

Усталость моментально рассеивается, а тело напрягается в боевой готовности рвать и метать.

— Гена немного порылся в архивных записях и нашёл немало интересного.

— Не томи, Горский!

— Макеев появлялся в «Берлинго» нечасто, и что удивительно приходил всегда к определённому времени, когда начинались торги на интересующий его лот. Словно заранее знал…

— Чёртов извращенец! — не в силах сдержаться, бью со всей дури кулаком в кресло водителя.

— Э, Лерой! Давай поспокойнее!— Горский наконец отвлекается от созерцания дороги и смотрит на меня, качая головой. — Скажи честно, Валер, зачем тебе Макеев?

— У него свадьба через месяц, — бурчу в ответ, мысленно строя логические цепочки между Павлушей, «Берлинго» и Кшинским.

— Амиров, ты в последнее время сам не свой, — замечает Горский. — Тебе до свадьбы Макеева какое дело?

— Коль, неважно! — облокачиваюсь на колени, сжимая руки тугим замком под подбородком. — Так что там с аукционом?

— В тот день он приходил не один… — тянет Горский, наблюдая за моей реакцией, а мне не терпится схватить его за грудки и вытряхнуть всё, что ему известно.

— С ним был молодой пацан, некий Кирилл Серебров. Знаешь такого? Миронов сказал, что тебя эта информация должна заинтересовать.

По телу пробегает волна леденящего ужаса. Вспоминаю рассказ мелкой про тот вечер. Ещё тогда, три года назад, я не мог понять, как обычный школьник, пусть даже с деньгами, смог устроить Арине с подругой такую подставу. Аукцион всегда был грязной тайной нашего города и доступ к нему имели лишь «избранные». После разговора с Мироновым был уверен, что всё это устроила Снежана. Но сейчас…