Елена Свиридова - Возвращение из ночи
Дорога медленно ускользала из-под ног, уводила в звенящую пустоту пространства, где не были ни людей, ни животных, ни растений, а только призрачные тени, все более явственно обретая свои черты, скользили в неудержимом беспорядочном движении...
Анна, оторвавшись, наконец, от серой пустой дороги, медленно взлетела над ней и, прилагая большие усилия, стала продвигаться сквозь густой вязкий туман, наполненный толпящимися тенями. Да, они именно толпились, собирались в группки, парили вместе, а кто-то оставался в одиночестве, бессильно пытаясь догнать других, присоединиться к ним. Мрачное. печальное зрелище открывалось взору пришельца из другого мира, а Анна как раз была пришельцем из другого мира, живым пришельцем из жизни в вечный мир теней... Мир теней, блуждающих в темноте, вечный беспокойный мир теней, черный лабиринт, в котором изредка возникают вспышки света и рассеиваются в темноте... И только слабые крики, редкие стоны, бессильный плач. И снова — отчаянный крик, молящий о помощи, такой мучительный, неприкаянный, безысходный, безнадежный...
Вдруг Анна поняла, что кричит и стонет знакомый ей голос, поняла, что она сама оказалась не на земле и не на небе, а где-то в неведомом пространстве, где бродят по серой пустынной дороге, скитаются призрачными тенями неприкаянные души тех, кому суждено вечно скитаться и никогда не обретать покоя. Страшный бездонный, безбрежный мир, постоянно изменяющая виртуальная реальность, мрачный коридор с бесконечным множеством дверей. и каждая из них ведет в никуда... И этот крик, и стон, такой мучительно знакомый, это был крик неприкаянной души Германа, раздающийся вдалеке, крик ее бывшего мужа, когда-то любимого, потом ненавистного, умного партнера, покровителя, опасного врага, преступника, убийцы... Вдруг она отчетливо услышала свое имя. Он звал ее. Но куда? И почему она сама оказалась здесь? Разве живые попадают сюда?...
...А меня давно уже нет,
Может пять, может десять лет,
Ходит — бродит мой двойник,
По свету гуляет,
Поднимает воротник,
Слухи собирает...
Кто же это? Она сама или ее двойник? Но вот голос Германа все громче, все ближе... И наконец он сам выходит из мглы и приближается к ней.
— Анна, помоги мне, Анна... — шепчет он хриплым, отчаянным голосом, протягивает к ней руки.
Она ускользает, прячется за какой-то дверью.
— Анна, не уходи, умоляю, только ты одна можешь спасти меня...
— Герман, почему ты не убил меня? — произносит ее голос.
— Ты мне нужна! — шепчет он, находя ее на ощупь в темноте и прижимая к стене.
— Ты мне отвратителен! Я ненавижу тебя! Отпусти меня!
— Как я могу тебя отпустить совсем? Ты мне нужна, только ты, и никто больше в мире.
— Не подходи! — закричала она.
— Нет! — Он протянул к ней руки, — Анна, спаси мою душу. Нет сил больше бродить в этом ужасном лабиринте. Это страшнее жизни, страшнее смерти, страшнее всего, что ты только можешь себе представить... Анна. помоги мне, спаси мою ужасную грешную душу!
— Но я не могу тебе помочь... Ведь меня давно уже нет, может сто, может двести лет...
— Ты жива... Я знаю, что ты жива. Но подожди, не уходи, ты должна мне помочь! Я не могу без тебя, Анна!
— Ты утащил и меня в лабиринт, ты увел меня за собой. Но я никогда не буду твоей, я никогда не буду с тобой. Моя душа не принадлежит тебе! Моя душа навсегда отдана другому...
И снова раздался тоскливый, невыносимо тоскливый стон, словно звон оборванной струны... А потом откуда-то издалека голос Леонида, живой, веселый, такой родной произнес.
— Я держу в руках компас и знаю, где твоя путеводная звезда. Ничего не бойся. Мы вместе пойдем по этому лабиринту и в конце концов найдем выход!..
Но она не видела его, а только слышала голос.
— Где ты?! — закричала она.
Он протянул к ней руку, освещенную в темноте, словно и вправду держал в ней путеводную звезду... Анна бросилась ему навстречу, но вдруг поскользнулась, не удержалась на ногах и покатилась куда-то вниз...
— Анна! Что с тобой, родная? Почему ты плачешь? — испуганно спросил Белов, склонившись над ней.
Анна с трудом открыла глаза, не понимая, где она, кто рядом с ней. Но вот она увидела перед собой встревоженное лицо Леонида. Он ласково гладил ее по лицу, он нежно целовал ее мокрые от слез щеки.
— Сон дурацкий... Страшный такой... — прошептала она, прижимаясь к нему всем телом и пряча голову у него на груди.
— Прости, это я дурак, наговорил бог знает чего, вот тебе и снятся кошмары.
— Никакой ты не дурак! Просто нельзя, наверное, жить так, будто не было прошлого... Мы только вид делаем, а оно нас достает, во сне находит... Это ты прости меня...
— За что, родная? Мне не за что тебя прощать! Мне все равно, что было с тобой. Да что бы ты ни делала раньше — разве это имеет для нас значение? Только не плачь, и страшные сны не смотри! Ладно?
— Я постараюсь... — прошептала Анна.
— Знаешь что... — Белов встал с постели, взял сигарету и пепельницу, — хочешь, устроим праздник?
— Праздник? Какой? Почему? — спросила Анна растерянно.
— Да просто так! Без всякой особой причины, экспромтом, исключительно для того, чтобы отвлечься от мрачных снов и поднять настроение. Пусть будет необыкновенный, фантастический пикник, "Пикник на обочине", как у Стругацких, или "Бал Сатаны", как у Булгакова! Да все что хочешь, только не плачь! "Наша судьба то гульба, то пальба...", — сказал он весело.
Но Анна почему-то печально глядела на Леонида, молчала и думала о чем-то своем...
— Ну, так как насчет пикника? — спросил он изменившимся, ласковым, но совсем уже не веселым голосом, стараясь заглянуть ей в глаза.
— Не знаю... — тихо ответила она, рассеянно глядя куда-то в пространство, мимо него. Потом вдруг встала, накинула халат и ничего больше не сказав, исчезла в ванной комнате.
Продолжения разговора тогда так и не последовало, а пикник и вовсе не состоялся. И вообще с этого дня вдруг все изменилось... Анна стала какой-то необычно рассеянной и молчаливой, на ее лице появилось печальное выражение, взгляд становился все более тусклым и отрешенным.
Сначала Белов не придавал этому особого значения, но вскоре странное состояние Анны начало всерьез беспокоить его. Она то бесцельно бродила по комнате, то садилась в кресло с какой-нибудь книгой или газетой в руках, которую тот час бросала, то вдруг хваталась за карандаш или кисть, кидалась к мольберту, но тут же бессильно опускала руки и отворачивалась от белого листа, медленно подходила к окну и подолгу не шевелясь стояла, прижавшись лбом к стеклу и глядя куда-то в пространство... Он пытался как прежде разговаривать с ней, вызывая на откровенность, но она отвечала рассеянно, часто невпопад, или вовсе оставалась безучастной, и явно избегала любых его попыток проникнуть к ней в душу. Больше того, она вообще стала как бы сторониться его, и проявлялось это не только в ее поведении и поступках, но и в еле уловимых взглядах, жестах, вздохах...
Он видел, что она и сама страдает от того, что с ней происходит, все чаще замечал, что у нее припухшие красные веки, но не знал, как подступиться к ней, как вызвать ее на откровенный разговор, как помочь ей внутренне раскрепоститься и поведать ему свои сомнения, страхи и душевные тайны. Она почти все время молчала, и он никак не мог понять, что происходит в ее душе на самом деле. Они жили в одной квартире, спали в одной постели, по утрам пили кофе за одним столом, но пропасть, внезапно образовавшаяся между ними, увеличивалась неудержимо. Белов с отчетливой ясностью видел, как Анна все больше внутренне отдаляется от него, и это приводило его в полное отчаяние. Так продолжалось еще какое-то время, но однажды он, внезапно войдя в кухню, увидел ее тоненькую ссутулившуюся фигуру, стоявшую у окна, бессильно опущенные и слегка вздрагивающие плечи. И он не выдержал, подошел к ней, взял за руки, поднес их к губам, с тревогой заглянул ей в глаза.
Она не вырвала своих рук, но сразу отвернулась и испуганно отвела взгляд в сторону.
— Анна! — сказал Белов. — Если я тебе надоел, я могу уехать и не появляться здесь до тех пор, пока ты сама ни захочешь меня видеть! Ты только скажи, что мне делать, и я все сделаю, все сделаю, что ты скажешь! Пойми, я люблю тебя и хочу только одного — чтобы тебе было хорошо!
— Спасибо, Леня, только мне ничего не надо и ничего не хочется, — ответила она тихо. — Ты за меня не волнуйся и не обращай внимания на мою хандру. Просто у меня работа не клеится, вот я злюсь на себя. Надо заставить себя работать, тогда все пройдет... А ты тут совсем не при чем!
— Ну хорошо, коли так, — сказал Белов, думая совсем по-другому...
Раньше, когда он уезжал из дома, в издательство или по другим делам, Анна всегда отправлялась вместе с ним, они весело болтали по дороге, потом она ждала его в машине. Теперь она предпочитала оставаться дома одна. И каждый раз он возвращался с подсознательным ощущением страха, что однажды, приехав домой, он не обнаружит ее там.
