Жестокая любовь мажора (СИ) - Маша Демина
Мне приходится закусить губу так сильно, чтобы почувствовать физическую боль, она немного отрезвляет и, развернувшись, я выхожу из кабинета прямиком на улицу.
Делаю глубокий вдох, затем выдох. И продолжаю так дышать, пока огонь внутри не начинает стихать, а потом мое внимание привлекает смех.
И снова на манеже все те же.
Луговой и Хорошев выходят из-за угла, и, когда замечают меня, веселье на их лицах быстро сменяется тревогой. Они подходят ближе, и я догадываюсь опустить взгляд на свое плечо, где кофта пропиталась пятнами крови. Блин…
— Алис, что случилось? — хором выдают они.
— А, — отмахиваюсь, стараясь выглядеть хоть чуточку беспечной. — Это не моя кровь. Кирилл упал и разбил лоб. Вот, — растягиваю губы в улыбке, хлопая себя руками по бедрам.
— Ого, и что? Прям так сильно?
Пожимаю плечами и обнимаю себя за предплечья.
— Думаю, небольшой шрам останется.
— Будет теперь как Гарри Поттер, — хихикает Хорошев.
Я усмехаюсь, отвлекшись от своих переживаний. Но они быстро возвращаются, и я тяжело вздыхаю.
— А вы куда путь держите?
— В столовку.
Киваю.
— Понятно.
— Ваш мелкий там сегодня тарелку с супом прям на Дамировича вылил, — выдает Луговой с улыбкой на лице. — Лапша на ушах висела.
Я непроизвольно смеюсь, представив эту картину.
— Нормально, хоть кто-то отыграется на нем за нас, — поддевает Хорошев, а потом, сообразив, что ляпнул, а точнее, кому, дает заднюю. — Шутка.
— Дамирович гоняет нас за дело, но видеть, как им руководит такой малой, очень кринжово, — поясняет Луговой. — Надо Кирюху к нам на тренировки почаще брать, сделаем из него чемпиона!
— Не сомневаюсь, — слегка улыбаюсь.
— Алис, а вы с мелким потом с нами в Москву? Там есть секции для таких малышей.
— Там с четырех лет, тупица, — как всегда «любезничает» со своим другом Хорошев.
Но мне вот становится не до шуток. Я моргаю, глядя на парней в недоумении.
— Эм… нет. Я никуда не собиралась, да и предложений никаких не было.
Хорошев бьет себя ладонью по лбу, выпуская воздух нарочито громко в знак фиаско. И это действительно фиаско. Я нервно сглатываю.
— А когда… — встряхиваю головой и втягиваю носом воздух. — Когда вы уезжаете?
— Ну… — запал Лугового спадает. — На следующей неделе… вроде. Только не сдавай меня Дамировичу, плиз, Алис! Я думал, ты знаешь.
Мои губы подрагивают в подобии ободряющей улыбки.
— Все нормально, не переживай, — треплю парнишку по волосам и, развернувшись, иду обратно в медпункт.
За спиной слышится досадный вздох Лугового и очередной подкол Хорошева в его сторону, но я уже не вникаю.
Это ж надо было… Голову так вскружило, что я даже ни разу не задумалась: что нас ждет, когда Илай закончит работу в Питере?
И он почему-то тоже не поднимал эту тему. А может, просто избегает неловкого разговора? В конце концов, у нас еще ничего не понятно… и вполне вероятно, что он не готов забирать нас с собой в привычную жизнь.
Злюсь на себя и распахиваю дверь в медпункт громче, чем следовало.
Неважно. Как будет, так будет. Напрашиваться не собираюсь. И не потому, что обо всем я случайно узнала от пацанов и меня это сильно задело, а потому, что, как бы там ни было, в Москву я не вернусь ни под каким предлогом.
Глава 43
Злость пытается просочиться сквозь поры, но каким-то чудом у меня получается контролировать эту глупую эмоцию.
Надеюсь, самообладание останется со мной и когда я подниму вопрос о его отъезде.
В кабинет больше не захожу, чтобы не провоцировать себя картиной «счастливой семьи», но, даже измеряя узкий коридор шагами, слышу, как из процедурной доносится приглушенный смех, и меня это бесит.
Возможно, я и правда слишком остро реагирую и со стороны выгляжу ужасно нелепо, но, извините, у меня не было примера доверительных отношений. У меня вообще ничего не было, кроме комплексов и психологических травм. И я понятия не имею, как должна вести себя, когда внутри все кипит от этой тупорылой ревности…
Мои мучения прерывает внезапно распахнувшаяся дверь, и в коридоре появляется Илай с Кириллом на руках.
Сынок замечает меня, его лицо тут же кривится и, протянув ко мне руки, он начинает хныкать.
— Мама, — он показывает на пластырь на лбу. — Бона. Мама, целуй.
Усталая улыбка трогает мои губы и, вздохнув, я забираю Кирюшу себе. Он обхватывает меня за шею, делая вид, что без меня ему было плохо. Конечно-конечно. Маленький жучок.
Я целую сына в щечку, приговаривая присказку про кошечек и собачек и бросая на его отца недобрый взгляд. Пусть не расслабляется. У него так быстро растопить мою обиду не выйдет.
— Больно было? — воркую сыну на ушко, и он кивает, потираясь носом о мое плечо. Спать уже хочет. Устал. — Ты храбро держался, мужичок мой, — шепчу я ободряюще, чмокаю его в макушку и, протиснувшись мимо Илая, выхожу на улицу.
Он, конечно же, тут же догоняет меня.
— Ну что? Ты успокоилась?
Я останавливаюсь, открываю рот и, кажется, у меня начинает дергаться глаз. Я? Успокоилась? Господи, парни, никогда! Никогда не говорите это девушкам после ссоры.
Снова возобновив шаг, бросаю через плечо:
— Да. Вызови такси, пожалуйста.
— Блядь, — сзади ворчит Багиров. — Значит, нет.
Я ничего не отвечаю и продолжаю молчаливо идти вперед, не останавливаясь даже за воротами лагеря.
Но Илай тоже не отступает, и я слышу, как сигналит машина на парковке.
— Ты можешь не разговаривать со мной. Но сына хотя бы пожалей. Он устал. Давай отвезу вас.
Я тяжело вздыхаю, находя в его словах мудрость, которой мне сегодня крайне не хватает.
Разворачиваюсь и вижу, что Илай уже распахнул дверцу заднего сиденья и жестом просит сесть.
— Ладно. Ты прав.
Кивнув, забираюсь в салон.
Багиров, как и обещал, держит слово. Молчит. Только иногда бросает взгляд в зеркало заднего вида, но я сразу отвожу свой в сторону.
Кирюша засыпает практически сразу и, видимо, наревевшись, спит так крепко, что не просыпается, даже когда Илай паркуется у общаги и помогает нам выбраться из машины.
— Давай я донесу.
Я на секунду задумываюсь, но поняв, что одна из рук уже онемела, решаю не отказываться от его помощи, правда, у самых дверей на моем этаже общежития останавливаю его и забираю Кирюшу себе.
— Дальше я сама, — перехватываю сына поудобней. — Подожди меня здесь, пожалуйста.
Илай вскидывает брови, затем хмурится и, наконец, хмыкнув, кивает и отходит назад, безмолвно ерничая жестами
