48 минут, чтобы забыть. Фантом (СИ) - Побединская Виктория

— Я вытолкнула его из окна, — тихо произношу я.

— Кого?

— Одного из солдат Коракса. Их тоже подключили к Эхо, — отвечаю я сквозь зубы, запрокинув голову к потолку. Глаза наполняются слезами. Я моргаю, и они стекают вниз, к ушам.

Крепкие пальцы смыкаются на краях раны, и я вскрикиваю от боли. Тай качает головой. — Надо было сразу шить. Нику никогда не хватало смелости решать вопросы кардинально. Даже такие мелкие.

Мне не хочется показывать ему, что он прав, а Ник ошибся. Я хочу сказать, что сама просила меня не трогать, но когда иголка вонзается в кожу, сил не хватает даже на то, чтобы вытолкнуть из горла вдох. Так что все, что я могу, стиснуть покрепче зубы, зажмуриться и беззвучно выть. Тьма под веками идет кругами, как рябь по воде.

Тайлер делает стежок. Мне хочется его уколоть в ответ. Как можно больнее, жестче, чтоб заглушить собственную боль и обиду. Но у меня остаются лишь слова. — По крайней мере он не сажал меня на поводок.

Игла в его руках вздрагивает. Всхлип рождается в горле, но я душу его.

— Я бы тебя отпустил, если бы был уверен, что ты не наделаешь глупостей, — говорит он, медленно затягивая нитку. Я шиплю и стискиваю зубы.

— С какой стати мне тебе верить?

— А с какой мне верить тебе?

Разумеется, то, что мы с Таем находимся на одной стороне против моего отца, не гарантирует, что мы на самом деле вместе. Он это знает. И я знаю. Но все же…

— Не я, а ты запер меня здесь, как пленницу.

Тайлер вскидывается: — Так вот кем ты себя считаешь? А я, по-твоему, насильник? — В его голосе слышится обида. — Поэтому ты вздрагиваешь от каждого моего прикосновения.

Он наклоняется так, что я могу увидеть все мелкие крапинки света, отражающиеся в его глазах.

— Если бы я хотел тебя, Виола, — говорит он, приближаясь к моему уху, — то уже давно бы это сделал. Но я не стану, пока ты сама не попросишь.

«Никогда не попрошу!»

— Я готов добиваться своих целей, но не до такой степени, чтобы силой тащить девушек в постель.

«Разумеется, — думаю я. — С такой-то внешностью они сами штабелями будут туда ложиться».

— Скоро, — бросает он раздраженно. — Ты забудешь его очень скоро. И тогда все будет хорошо.

Это последнее, что произносит Тай, завязывая финальный узелок на моей коже, и я снова остаюсь одна. Понимая, что «хорошо» уже точно не будет. Обезболивающее начинает свою работу, поэтому невыносимой боли я больше не чувствую. А потом и вовсе засыпаю.

Я не знаю, сколько сплю, но мне снится сон, в котором рядом с моей постелью стоит мальчик. Лицо сердечком, миндалевидные глаза, темные, коротко остриженные волосы, а над губой родинка. Он трогает мой лоб и, кажется, даже что-то тихо говорит, только я не могу разобрать слов. Я гадаю, кто это может быть: стертое воспоминание, тень из моего прошлого, родственник или просто бред больного сознания, но когда открываю глаза, его рядом нет. Тайлера тоже.

Схватившись за основание кровати, я кое-как встаю. Голова кружится, боль простреливает виски, а браслет на запястье напоминает своей тяжестью о цене опрометчивых поступков, если попытаюсь бежать. «Когда», — исправляю я сама себя. Это слово окрыляет надеждой. И только реальность тянет к земле осознанием. В таком состоянии, как сейчас, мне даже мили не пройти.

Медленно сделав несколько шагов вдоль книжного шкафа, я с опозданием жалею о том, что обуться не подумала. Но возвращаться и нагибаться сил уже нет. Глядя по сторонам и рассматривая книжные полки, я выхватываю взглядом полотна маслом в широких рамах, составленные на полу одно к другой. Внимание привлекает портрет женщины прямо по центру, и я подхожу ближе.

Память принимается играть с картиной, стараясь притянуть ее как недостающий кусочек пазла поочередно в обрывки, оставшиеся от моей жизни. Собрать из лохмотьев еще один фрагмент воедино, потому что я точно знаю, что видела ее раньше. Подобно лоскутному одеялу, разум пытается «сшить» обстановку, в которой эта картина висела когда-то: огонь, потрескивающий в камине; высокие потолки красивого, дорого обставленного дома; низкий кофейный столик с разбросанными на нем книгами и мягкая банкетка, обитая тканью с золотистыми узорами; а еще шерстяной ковер — вот я сижу на нем на корточках, теребя бахрому по краю.

Женщина с портрета стоит в дверях, глядя на меня сверху вниз и улыбаясь. Она бесконечно хороша собой, но во взгляде ее паника, как будто она не может решить, остаться ей здесь или сбежать. Раздается хлопок двери, но я не обращаю на него внимания, продолжая ее разгадывать. «Что видит она каждый день? Отчего в ее глазах столько боли?» Я так увлеченно вглядываюсь в ее лицо, что не сразу обращаю внимание на волосы. Они струятся широкими волнами ниже плеч. Огненно-рыжие. Как у меня.

Это мамин портрет. Когда-то он висел у нас дома. Его принес сюда отец.

Воспоминания крутятся, как кабинки в аттракционе: вот он читает мне, потому что это единственный шанс заставить меня усидеть на месте, ведь больше поиска приключений я любила лишь одно — летать в облаках. Поэтому здесь так много книг. Вот впервые усаживает на велосипед, обнимает маму. Я будто вижу все со стороны. Подглядываю в замочную скважину чужой — своей жизни пятнадцать лет назад.

Мама скрывается в коридоре.

— Уведи Виолу, — велит голос вошедшего. В нем не просьба — чистый, сжатый до размера пули приказ. Я не вижу его, но могу догадаться. Только один человек разговаривает так.

— Она в гостиной. — отвечает мама. — Что это? У тебя на щеке кровь?

— Не моя. С одним идиотом поспорили. Он едва не запорол проект своими возмущениями касательно Эдмундса. Здание переведут на баланс министерства обороны уже в следующем месяце. Напомни вечером Торну позвонить. Можно будет со вторника начать. — Я вижу, как повесив китель на вешалку, отец стягивает галстук. А сама сижу тихо, рассматривая родителей со спины, так что никто меня не замечает.

— Ты знаешь мое мнение. Мама касается его локтя рукой, словно останавливая, но отец перехватывает ее ладонь в свою. А потом прижимается губами к пальцам. Его собственные в засохшей крови.

— Надо довести эту затею до конца, — говорит он, отпуская.

— Фрэнк, в этом деле серая мораль. Я не хочу, чтобы ты за него брался.

— От них отказываются все приличные приюты. Это не дети, Айлин, это малолетние преступники. Тошнота сворачивается в горле, подступая.

— И поэтому ты считаешь, что сможешь заставить их делать грязную работу, — возмущается она. — Сколько еще мы будем спорить на эту тему?!

Мама уходит, но отец не идет за ней. Я откуда-то заранее знаю, что позднее он заставит ее пожалеть об этих словах. Скажет, что в этом доме решает он и как женщина она обязана повиноваться. Увы, здесь нельзя идти ему наперекор.

— Они все равно встанут на эту дорогу, — кричит он ей вслед. — Я просто даю им шанс делать это ради блага страны.

Маленькая девочка подходит ближе. Отец ее не замечает. А потом резко поворачивается. Выражение его лица моментально меняется. — Эй, моя маленькая морковка! И мир рушится!

Взгляд цепляется за мужское лицо фрагментами — здесь он так молод. Так не похож на себя нынешнего. Волосы темные. Глаза синие, как лед. И только сейчас, с опозданием, я понимаю, кого он мне так сильно напоминает. И это откровение выбивает почву из-под ног.

Вот почему я так упорно выбирала Ника раз за разом? «Потому что отец тебя оставил».

Как по полу жемчуг, перед мысленным взором рассыпаются воспоминания.

Отец уходит. Уходит снова и снова. Не прощаясь. На этот раз вместо нас с мамой выбрав Эдмундс и парней.

И вот я в той самой школе. В том самом амбаре, стою на краю, глядя в спины удаляющимся ребятам, как и всегда оставшись одна.

«Уходи! Беги, как они, чего стоишь?» — кричу я Нику. Потому что ни на кого в этом мире нельзя положиться.

Ник оглядывается, а потом вместо того, чтобы уйти, протягивает руки кверху: — Я обещаю, что смогу тебя поймать!