Мейвис Чик - Любовник тетушки Маргарет
Сходство Дафны с королевой-матерью нашло продолжение и в ее любви к джину с тоником. Если верить желтой прессе, наша почтенная августейшая родительница только своему дворецкому доверяет смешивать их в нужной (и весьма щедрой) пропорции. Искренне надеюсь, что это так. Мысль о том, что, приближаясь к девяноста годам, можно часами улыбаться публике, время от времени потихоньку опрокидывая солидный стаканчик, утверждает меня в преданности монархии. Дафна наклюкалась, глазки у нее заблестели, и она с мирной улыбкой обводила гостиную рассеянным взглядом, оживляясь лишь тогда, когда ей предлагали выпить еще.
— Почему бы и нет? Я ведь на отдыхе, — говорила она, а я с замиранием сердца ждала, когда же она скажет: «Хватит». Не сомневаюсь, что с таким же успехом Дафна в качестве оправдания могла заявить: «Почему бы и нет? Сегодня ведь четверг».
Плантагенетша, понятно, пыталась изображать скорее хозяйку замка, чем управительницу отеля. Мои робкие расспросы — когда подают завтрак, давно ли открылся отель и тому подобное — не встречали отклика, мадам ограничивалась лишь сухими репликами, мол, все это — потом. Вильма, росточком с Дюймовочку и сложением, как у кузнечика, находила все замечательным и не обращала внимания на покровительственный тон Плантагенетши. Только раз слегка щелкнула ее по носу, когда присутствующим было предложено восхититься портретом какого-то сурового судьи.
— Мой дед, — провозгласила хозяйка и громко, медленно, видимо, специально для несколько отключившейся американской гостьи, дамы колониальных еще, по ее представлению, времен, добавила: — Настоящий судья!
Та, изобразив сладчайшую улыбку, воскликнула:
— Что вы говорите? Родственная душа. До выхода на пенсию я тоже была судьей.
Плантагенетша посмотрела на гостью так, будто та заявила, что ее хобби — короноваться в Вестминстерском аббатстве.
— Что вы говорите?! Настоящим?
— Да. Боже правый, какой неприступный у него вид! Он был очень строг?
— Не удивилась бы, если бы узнала, что он отправил на виселицу нескольких нарушителей границ чужих владений, — неожиданно для самой себя вмешалась я.
— Он был настоящим, а не мировым судьей, — холодно поставила меня на место Плантагенетша.
Мы с Вильмой незаметно перемигнулись, а хозяйка пригласила всех к ужину.
Еда была превосходной, овальный стол, украшенный изощренной резьбой, отполирован до зеркального блеска. Рыбу, дичь, пудинг и сыр подавал властного вида мужчина средних лет, чьи движения напоминали скорее движения фокусника, чем официанта. Приборы были серебряные и идеально начищенные, сервиз — краун-дерби.[52] Я сидела напротив Оксфорда, который явно наслаждался театральностью действа. Предварительно нас спросили, очень деликатно, словно такой вопрос мог оскорбить, не желаем ли мы ужинать за отдельным столом — по углам их стояло четыре, — но положительный ответ, разумеется, был бы воспринят как неслыханная грубость.
Один раз Оксфорд посмотрел на меня через стол и поднял бровь. «Тут-то тебе и дано о многом сказать незаметно… Часто немые глаза красноречивее уст…» В ответ я ущипнула себя за подбородок, что означало: мне хорошо.
Застольная беседа текла так, как, должно быть, бывало в добрые старые довоенные времена. Самые общие темы, никакой чепухи о политике или религии. Уж не знаю, щадили ли присутствующие чувства друг друга или априори считали, что все собравшиеся — консерваторы и англиканцы.
— Здесь в доме есть очень недурные рамы, — вежливо сообщил мне Джордж и тихо добавил: — Иногда я думаю, что иные из них ценнее, чем то, что в них заключено.
Вот уж точно.
Перед тем как подали сыры, я оглядела комнату. После двух порций джина, половины бутылки бургундского и бокала сотерна она показалась мне куда веселее. Элегантная, с высоким потолком, украшенным декоративной лепниной. На стенах — бархатистые обои глубокого зеленого цвета. Французские окна задрапированы нежно-кремовыми шторами. За дверьми — лужайка. Когда мы садились за стол, она была еще освещена солнцем, теперь утопала в почти кромешной тьме. Свет исходил из двух настенных светильников и свечей, расставленных на столе. Такое освещение придавало комнате еще большее сходство с театральной декорацией. Все это могло бы выглядеть весьма романтично, но на самом деле смотрелось эксцентрично и смешно. И, полагаю, точно соответствовало тому, что затеяли мы с Оксфордом.
Я взглянула на него. Он разговаривал с Вильмой, сидевшей справа, и смеялся. Чуть раньше он нарисовал сердечко, макнув палец в каплю вина, пролитую на роскошный стол. «Тут-то вином и черти на столе говорящие знаки…» А потом, налив мне воды, взял стакан и первым пригубил его. «Тронет ли чашу губами она, перейми эту чашу и за красавицей вслед с той же пригубь стороны…» Неудивительно, что Овидий и Коринна всю жизнь так страстно любили друг друга. Я тоже сделала так, как учит умная книга: лизнула кончиком языка то место, к которому прикасались его губы. Сидя между Банни и Расселом, я лишь вполуха прислушивалась к их разговору — осенний французский праздник винограда мало меня интересовал. Я изучала губы Оксфорда, и мне вдруг захотелось их поцеловать. Что предлагает Овидий в этом случае? «Ногу ногою задень…» Итак, отбросив неосуществимое желание перегнуться через стол поверх хрустальных бокалов и накрахмаленных салфеток и запечатлеть поцелуй на его губах, я чуть соскользнула вниз и незаметно глянула под стол. Если уж я собралась пощекотать его пальчиками ног (для соприкосновения коленями стол был слишком широк), нужно было удостовериться, что не ошибусь адресом. За шутку я была вознаграждена ласковым ответом своего господина.
После этого я, соблюдая правила приличий, как ни в чем не бывало приняла участие в разговоре Банни и Рассела:
— Не забудьте на обратном пути насладиться достопримечательностями Руана.
— Ваша жена очаровательна. — Полагаю, этот комплимент вел происхождение от тех времен, когда, чтобы польстить мужу, положено было хвалить его дом, быка и прочую скотину.
— Моя жена, — сообщил в ответ Оксфорд, — большая мастерица доставлять людям удовольствие самыми разными способами.
— Жена? — весело воскликнула я. — Неужели кому-то еще не ясно, что мы просто добрые друзья?
Не засмеялась, по-моему, только Плантагенетша. В отличие от остальных она поняла, что это не шутка.
Я невинно подмигнула Оксфорду. Он направил на меня стрелой сложенные указательные пальцы и предостерег взглядом: «Ну погоди, вот останемся наедине, я тебе отомщу…»
Ужин и светские забавы были окончены. Мы отказались от еще одного стаканчика на ночь, и тут я вдруг почувствовала себя так, словно меня сильно ткнули пальцем в солнечное сплетение.
