Ширли Конран - Кровное родство. Книга вторая
Сообщив Миранде по телефону эту новость, лорд Брайтон добавил:
– Конечно, я обязан включить контрпредложение Гранта в мое послание к акционерам, но ввиду известных нам обоим обстоятельств я буду поддерживать ваше предложение, Миранда. Однако решение зависит не от меня, а от того, как проголосуют акционеры. А поскольку и вы, и Адам являетесь заинтересованными сторонами, вы не сможете участвовать в голосовании – ни вы, ни те из держателей акций, которых вы или он контролируете.
– Предположим, что под контролем Адама действительно находится сорок шесть процентов акций. В таком случае то, что вы сказали мне, означает, что принимать решение будут держатели только девяти процентов акций, которые не контролируем ни Адам, ни я. Верно?
– Верно.
– Но ведь мы оба имеем право попытаться склонить их каждый на свою сторону, правда?
– Да, но будьте осторожны, – снова предостерег ее лорд Брайтон. – Вы же не хотите, чтобы пресса подняла шум по этому поводу. Акции могут упасть в цене, если это будет выглядеть так, будто люди, возглавляющие компанию, вместо того чтобы вести ее дела как следует, заняты выяснением отношений между собой.
– Не беспокойтесь, – мрачно ответила Миранда. – Я буду осторожна.
– Кстати, – продолжал лорд Брайтон, – мне удалось выяснить кое-что относительно „Хайленд Крофт холдингс". Она якобы принадлежит некоей иностранной холдинговой компании, так что дальнейшие следы теряются. У „Хайленд Крофт холдингс" четыре и восемь десятых процента акций „СЭППЛАЙКИТС", но неизвестно, входят ли они в число тех, что, по словам Гранта, контролирует он.
Суббота, 4 января 1969 года
Хотя было уже далеко за полдень, в комнате царил полумрак: единственная слабая струйка света вливалась через щель в неплотно сдвинутых парчовых, горчичного цвета шторах.
Они снова лежали молча, наслаждаясь близостью. Каждый чувствовал, что знает лежащее рядом с ним тело, его ощущения, реакции и потребности почти так же хорошо, как свои собственные. Каждый знал, что делать, чтобы еще больше распалить другого. Медленно, нежно они покрывали поцелуями лица и тела друг друга, и каждый трепетал от прикосновения другого.
Потом, когда они лежали лицом к лицу, еще не разомкнув ни губ, ни объятий, Адам каждой клеточкой своего тела ощущал эту близость и нежность, чувствовал, что оба они слились в одно целое. Это ощущение переполняло его душу, возносило ее в головокружительные выси, и вся она растворялась в этом блаженстве полного понимания.
Иногда Адам задавал себе вопрос: неужели он и вправду – как ему много раз говорили разные люди – потерял способность чувствовать, неужели душа омертвела еще прежде, чем он стал достаточно взрослым, чтобы понять это? Но этот вопрос не мучил его, когда его обнимали эти руки: он весь отдавался им и никогда не чувствовал себя так, словно бесстрастно наблюдал откуда-то сверху за самим собой, проделывающим все, что полагается делать в такой ситуации.
В объятиях этих рук Адам ощущал, что наконец-то в душе его воцаряется мир, что он понимает и его понимают, что он не только берет, но и отдает, что он любит и верит так же, как любят его и верят ему. Он знал, что в этом и заключается истинная близость.
Его руки крепче обняли гладкие плечи. В этих светлосерых, широко расставленных глазах, таких близких сейчас, он видел не только свое отражение: он видел, что это единственное на свете существо, которому он принадлежит, с которым ему спокойно, надежно и свободно. И ему было несказанно хорошо.
Воскресенье, 5 января 1969 года
После встречи с лордом Брайтоном Миранда провела две ночи без сна, думая о тройном предательстве Адама, о будущем „СЭППЛАЙКИТС" и компании Дав. Она не могла отказаться от поездки в Париж, но, к счастью, ей предстояло только произнести вступительную речь на открытии конференции, так что она решила на эти два дня забыть о своих проблемах и заниматься исключительно профессиональными вопросами.
Утром в воскресенье небо оказалось затянутым тучами. Аэропорт Гэтуик сообщил Миранде, что основная облачная масса на маршруте ее полета придется на высоту около полутора тысяч футов и что имеется риск обледенения. Правда, оператор закончил сообщение на более оптимистической ноте, прибавив, что, возможно, между тремя и четырьмя тысячами футов будет чисто. К счастью, незадолго до этого Миранда как раз оборудовала свой самолет приборами, позволяющими летать в такую погоду.
В десять часов утра новый самолет Миранды – бледно-голубой „Бичкрафт Бонанза" – вылетел из Редхилла в Лидд, где ей предстояло выполнить таможенные формальности.
Однако чем выше поднималась „Бонанза", тем хуже становилась погода. „Обещанный просвет, наверное, лежит гораздо выше", – сердилась про себя Миранда, понимая, что, поскольку видимость приближается к нулю, ей придется полагаться на приборы.
К несчастью, прогноз метеослужбы аэропорта Гэтуик об обледенении оправдался. На высоте четырех тысяч футов Миранда уже не могла вызывать ни свой, ни какой-либо другой аэропорт, поскольку лед полностью покрыл фонарь кабины, а когда он сошел, приборы радиосвязи оказались поврежденными: переговоры с наземной службой контроля стали невозможны, Миранда же так надеялась на нее, а теперь она больше не могла получать инструкций.
Спидометр, компас и остальные не зависевшие от радио приборы самолета работали. Тем не менее положение Миранды было достаточно серьезным. Если бы возникла экстремальная ситуация, ей надлежало руководствоваться последней инструкцией, полученной от наземной службы контроля. Она подбадривала себя тем, что земля еще видит ее на экранах радаров и, не получая от нее ответа, поймет, что с ней что-то случилось.
Миранда знала направление своего полета, но ей неизвестно было ее точное местоположение – по ее расчетам, она должна была находиться где-то над южной грядой меловых холмов. Поэтому о том, чтобы посадить самолет, не могло быть и речи: она рисковала врезаться в какой-нибудь из них. Разумнее было оставаться на высоте четырех тысяч футов и надеяться на то, что рано или поздно внизу появится просвет: тогда можно будет увидеть землю и определиться.
Миранда решила медленно и осторожно снижаться над морем вблизи аэропорта Лидд. Она надеялась, что там не будет низкой облачности, иначе она рисковала свалиться в море. А рухнуть в Ла-Манш в январе означало верный конец: помощь вряд ли подоспела бы вовремя, а после двадцати минут в ледяной воде спасать было бы уже некого.
Пробиваясь вперед в сплошном „молоке", Миранда все острее ощущала, что она одна – затерянная в толще туч, немыслимо далеко от земли, и кляла себя за то, что забралась выше полутора тысяч футов вместо того, чтобы держаться ниже массы облаков. Ей следовало быть более осторожной.
