В глубине тебя - Фло Ренцен
Он смотрит на меня так, как будто ему больно смотреть:
— Бля… какая ты худая…
— Ри-ик… — улыбаюсь ему, обнаруживая, как сильно по нему соскучилась, соскучилась по его лицу, его глазам, хоть они и пьяные сейчас.
Он тоже улыбается, не выдерживает моей улыбки, требует:
— А ну, покажи себя… че там с ногой у тя…
Показываю себя, как он просил, свою палату, свою ногу, потом возвращаю свое лицо и говорю ему:
— Спасибо тебе.
— За что? — удивляется он.
— Что оказался рядом. Что так быстро привез в больницу. Что жизнь мне спас. За «мою скорую».
Удивление его моментально сменяется недовольством, да каким… Вижу на его лице — не вру — раздражение, даже ярость. Вижу, как он, приложив пьяное усилие, подавляет в себе эту ярость и раздражение, и говорит максимально внятно и по слогам:
— Ка-ти, а ну-блять пре-кра-ти щас же!
— Нет, Рик…
— Я сказал, бл-лять!!!.. — взрывается он, — Я сказал, что, блять, видел, как ты чуть не умерла… и я сказал, блять… если ты, блять, еще раз меня поблагодаришь за то, что я тупо отвез тебя в больницу, отвез тебя такую, как ты там была, я, блять, не посмотрю, что к тебе не пускает эта сука-лесбиянка — щас приеду в твой ебнутый Шарите… разхуярю там всю эту их, блять, ебаную шарагу…
— Зачем?.. — спрашиваю я, закусив губы.
Меня ни капли не отвращают его пьяные маты. Мне и смешно, и плакать хочется. А плакать мне хочется и от благодарного умиления, и от осознания того, какой все-таки хороший этот мой бэд гай, насколько он лучше меня.
— Чтобы пробиться к тебе и чтоб надрать тебе жопу, Ка-ти… Потому что ты ж не понимаешь ни хуя… какая это, блять, видуха, когда на твоих глазах… с-сука… вот че за н-нахуй…
Вижу, как он судорожно затягивается. Блин.
Мне кажется, теперь я знаю, почему он пьет — и не хочу, чтобы он пил.
— Я правда-правда легко отделалась — прооперировали, завинтили, все-все вовремя сделали, — потчую его подробностями, чтобы он не думал, будто я ему вру. — Башка в порядке. Гипс не нужен. С завтрашнего дня — «физио» и тогда реально пойду на поправку.
Он косится на меня с пьяным, угрюмым недоверием, а я не расслабляюсь:
— Рик, пожалуйста, не пей больше. И не надо опять начинать курить. Ты же бросал.
— Л-ладно, эту докурю щас. Выкидывать жалко.
— Ладно, — соглашаюсь я.
Кажется, ему нравится, что соглашаюсь, нравится, что прошу не курить-не пить — он все-таки бросает недокуренную, кажется, не затаптывает даже.
Я смотрю на него и улыбаюсь. Улыбаюсь и улыбаюсь, просто и нежно.
Из меня так и прет нежность и к тому, как он закуривал, и к тому, как выбросил ее, и к матеркам его. К его лицу, только что обиженному, а теперь встревоженному, по-пьяному отчаянно-расстроенному, смотрящему мутно, но пронзительно — мне прямо в душу. Как будто умоляет он меня о чем-то, заведомо зная, что это невозможно.
И хоть мне все-таки очень сильно хочется говорить ему «спасибо», петь ему «спасибо» и «спасибо», уже не за то, что спас мне жизнь, а просто так — за то, что он сейчас со мной, я только улыбаюсь, улыбаюсь и улыбаюсь.
Теперь вижу, что он уже «пришел» и на прощанье говорю ему, как могу, нежно:
— Давай теперь всегда по видео общаться?
— Давай, — соглашается он.
Наверно, так и начинается наша недоделанная видео-любовь по телефону.
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ-2 Семидневка на расстоянии. День четыре-пять
Четыре.
«Любовь»…
«Любовь» у меня не означает «любовь» у него. А у него «любовь» не значит, что он будет меня слушаться. Тем паче, выполнять мои просьбы, которые выполнять ему не в кайф.
Итит твою мать, думаю, вот волчья же твоя порода — назавтра он звонит с видео и — кажется, снова навеселе, хоть и не так вусмерть, как прежде. Курево, наверно, зашифровал — покурил заранее. Ладно. Все-таки, Нина в этом плане толковая, конечно. Вон, курить его было отучила. Это он со мной срывается. Как и на другие вещи.
— Расскажи, — прошу, улыбаясь нежно. — Расскажи, что случилось.
— А ты не помнишь? — внимательно вглядывается он мне в глаза.
Ранее я упоминала, что и врачам заявила, будто вспомнила (сама же кратко пересказала им «сказочку», услышанную мной от мамы).
— Я подъехал — встретить тебя с метро. Там рядом с тобой стоял один упырь… орал на тебя… Ты — на него…
— Высокий, молодой такой? В очках?
— Нет, не тот твой чмырило из парка.
— Так ты нас видел?..
— Я вас видел, да…
— Поэтому поехал за мной?
— Приехал к тебе. Поэтому-не поэтому, бл-лять… Вы с ним сосались.
— Ты разве видел?
— Блять, видел.
— У меня с ним ничего…
— Мне похуй. И я понял.
— Я — так, на всякий случай… Откуда ты знал, что я поехала домой?..
Ведь могла же и к тому… собиралась… чуть не поехала…
— «Оттуда», — недовольно передразнивает он. — Короче, когда я к тебе подъехал, тебя не оказалось дома. И я пошел тебе навстречу. И сразу увидел, как ты шла с собакой. По ходу, тот пидор докопался до твоей собаки…
— Это Эрни притащил… он… пес жил у меня… я назвала его Рикки…
— Ну-ну… — хмуро кивает Рик. — И потом я вижу, он, сука, прям на тебя попер… а пес грызанул его или что… защищал… а он как толканет… тебя… под грузовуху… А пес прыгнул, и ты упала… но не под машину… а — го-ло-вой… — его передергивает, я вижу, даже голос хриплый у него дрожит — об столбик низенький такой… Блят-ть… Он съебался, тварь… Я не добежал — башку ему раздолбать… — хрипло, сдавленно говорит он, тихо так, зловеще, но внутри наверняка аж клокочет все… — Я не добежал, Кать… — и словно прощения просит. — Жалко…
— Не жалко, — говорю просто.
Ведь из этих соображений он и действовал — лучше не тратить время на разборки, а поскорее привезти в больницу меня.
— И ты не вызвал скорую… — начинаю, но мне уже известно окончание:
— …потому что днем раньше у нас в Веддинге пациент в дороге… — ему явно трудно говорить, — помер… из-за ебнутой короны скорая приехала поздно… в ебнутую больницу через двадцать минут его привезла… когда уже…
Если б не пандемия, у нас это было бы неслыханно, хоть где-то еще бы считалось быстро.
— А ты?
— Я — через
