Горький вкус любви - Аддония Сулейман

С небывалой доселе радостью воззрился я на нового агента религиозной полиции. Должно быть, его взяли на место Басиля, думал я.

В тот вечер, когда Басиль встретился со мной возле парка, вслед за ним на мотоцикле приехал Яхья. Он одним прыжком догнал нас и набросился на Басиля.

Это была идея Фьоры: сначала заставить его избавиться от бороды, поскольку, свидетельствуя о его религиозном рвении, она давала ему преимущество и власть над другими, а потом напугать его не небесной, а земной карой, да так, чтобы страх навсегда поселился в его трусливом сердце.

Сжимая мощными руками шею Басиля, Яхья закричал:

— Тебе мало было переманить двух моих друзей в мутавву и отправить их в Афганистан? Ты помнишь их имена — Фейсал и Зиб Аль-Ард? Но теперь слушай. Если ты еще хоть раз подойдешь к Насеру, я сделаю так, что ты умрешь в Аль-Нузле, а никак не в Афганистане.

Теперь, когда Джасим подтвердил свою готовность помочь нам, наши с Фьорой мечты стали обретать реальность. Забравшись в постель, мы строили планы нашей новой счастливой жизни в Европе. Нас остановили только звуки азана — начинался намаз. Голос слепого имама гремел через динамики на весь район. Мы лежали обнаженные, сплетя руки и ноги. Свечи едва рассеивали полумрак. Закрыв глаза, мы думали о том, что принесет нам будущее, и молчали.

— Скорее закрой уши, — сказала мне Фьора и сама тоже зажала уши ладонями.

Имам заканчивал проповедь и, как всегда, произнес в заключение:

— Да разрушит Аллах земли неверных, как разрушили они нашу землю. Да уничтожит Аллах их крепости и дома.

Когда за окном отгудел «аминь» благоверных мусульман, Фьора откинулась на подушки и выговорила сердито:

— Он молится о разрушении нашего будущего дома.

— Мы всё равно поедем в Европу, — сказал я Фьоре.

— Но…

— Что, дорогая?

Она прошептала:

— Я боюсь.

Она отняла руку от моей груди и стала ласкать мне лицо. Лежа на боку, она смотрела на меня, ее розовые губы касались моей шеи легко, как лепестки розы. Моя ладонь скользнула с ее талии на крутое бедро. Ее тепло, идущее откуда-то изнутри, обжигало.

— А европейцы примут нас?

— Надеюсь, что да, — ответил я. — Фьора, в мире нет идеального места. Но, по крайней мере, мы едем туда, где нам не будут запрещать думать и чувствовать. Муса говорил, что будет нелегко, что жизнь эмигрантов трудна, но ты храбрая женщина. Ты сможешь всё, что захочешь.

Ее теплое дыхание согрело мне кожу, когда она рассмеялась. Словно шарф, она перекинула волосы на одну сторону и накрыла ими мою грудь.

— Я поверить не мог тому, что рассказывал Хадж Юсеф. Помнишь, про тех людей, которые уехали в Швецию, а уже через пять лет вернулись в Мекку со шведскими паспортами? Всего пять лет, и им позволили стать гражданами этой страны.

Фьора повернулась на спину и лежала, глядя в потолок. Потом, всё также молча, закрыла глаза.

— Фьора?

— Да.

— Я знаю, что это будет зависеть от того бизнесмена, но куда бы ты хотела поехать?

Без колебаний она тут же ответила:

— Туда, где я смогу быть, кем захочу. Но, если бы выбирала я, то выбрала бы Париж.

— Почему?

— Фотограф, который мне больше всего нравится, учился в Париже. К тому же я хочу посмотреть на Сену. Я читала, что эта река — Мекка для влюбленных. Ее вода покрывается рябью от их смеха. Даже если мы будем жить в другой стране, обещай, что хотя бы раз съездим в Париж, хорошо? О, хабиби, мне кажется, будто я скоро попаду на небеса. У меня сердце так и трепещет.

Фьора встала с кровати и протанцевала по комнате. Потом она уселась на стул, скрестив ноги и сложив руки на коленях. Покрашенные лаком ногти на ногах горели в огне свечей розовыми бутонами. Рассеянно, задумавшись о чем-то, она собрала волосы в хвост. Я любовался дрожанием теплых отблесков на ее темной коже. Меня потянуло к ней, и я перебрался с кровати на пол, к ее ногам.

— Хабиби. — Ее рука опустилась мне на плечо.

— О чем ты думаешь? — спросил я.

— Пытаюсь предугадать все неожиданности, всё, что может пойти не так, как запланировано, и продумать запасные ходы. Поверь мне, хабиби, женщина в мире мужчин быстро теряет веру в обещания и слова.

— Фьора, — прошептал я, сжимая ее руку, — не волнуйся, прошу тебя. Я же говорю тебе, всё идет как надо. Верь мне, ладно?

Она кивнула.

— Я верю тебе.

Вечером я сидел дома и ждал звонка Джасима. Было ветрено; прохладный бриз раскачивал верхушки деревьев и иногда забрасывал в открытое окно сорванные листья. Я наблюдал за тем, как они приземляются у моих ног. Время едва тянулось. Семь, половина восьмого.

Наконец зазвонил телефон. Я бросился к нему. Джасим попросил меня прийти к нему в кафе, чтобы забрать «лучший подарок в жизни».

На Аль-Нузле кипела жизнь. Мальчишки играли в футбол, дети помладше гоняли на велосипедах, по тротуарам, словно на променаде, прогуливались мужчины. Перед йеменской лавкой сидела группа стариков с длинными молитвенными четками.

Резкий ветер, казалось, хотел унести с собой всю улицу. Он толкал людей в грудь или спину, бросал в глаза песок, трепал белые одежды, стягивал с голов гутры и запускал их в небо, как воздушных змеев, и даже привычные к ветрам деревья гнулись ниже обычного.

Наклонив голову и закрывшись руками, я шел навстречу ветру; сделав два шага вперед, я вынужден был на шаг отступать. В меня летел мусор, ветки. Возле своей любимой пальмы я остановился, чтобы переждать очередной порыв, спрятавшись за ее ствол. Когда немного стихло, я продолжил путь.

Вдруг ветер донес до меня знакомый запах мускуса — впереди юный мальчик вел под руку слепого имама. Имам что-то говорил, мальчик внимательно слушал. Чтобы догадаться, о чем идет речь, мне не нужно было следить за губами проповедника или ловить приносимые ветром слова — имам так часто повторял одно и то же в своих службах, что вся Аль-Нузла знала его речи наизусть. Я зажал уши, закрываясь от прошлого. Меня ждет впереди чудесное будущее с моей хабибати.

До кафе Джасима я добирался почти час.

Когда я вошел в кафе, со всех сторон меня облепили похотливые взгляды мужчин, но уже через секунду их внимание привлек официант, вынесший из кухни чайник и стаканы. Кто-то из клиентов ловко сунул ему в задний карман брюк записку. Я огляделся: в глубине зала сидел Хилаль. Его почти не было видно за клубами дыма. Он приветственно кивнул мне, и я улыбнулся ему в ответ.

— Насер, я здесь, — окликнул меня Джасим из другого конца кафе и помахал рукой.

Я подошел к его столу. Он встал, взял меня за руку и повел в заднюю комнату. В коридоре он потянулся к моим губам. Я оттолкнул его.

— Джасим, прекрати.

Он взглянул мне прямо в глаза и прошептал:

— Ну же, мой дорогой. Я ждал этого поцелуя столько лет. Всего один поцелуй!

Я втащил его в маленькую комнату и плотно закрыл за нами дверь.

— Как же я буду скучать по тебе, хабиби, — не унимался он.

— Всё готово? — спросил я.

Он отошел от меня на шаг, откашлялся, почесывая подбородок, снова уставился на меня. А я кусал губы от нервного напряжения.

— Джасим, всё готово? — повторил я.

— Да, — произнес он одно-единственное слово. И умолк.

Я терпеть не мог, когда он смотрел на меня так, будто хотел растопить жаром своих желаний. Я устал от этого. Устал от его попыток притронуться ко мне. Устал от двусмысленных рассуждений о любви. Он превратил меня в игрушку для своих клиентов.

В тот роковой день, за несколько минут до того, как впустить Рашида в комнату с зеркальным потолком, он сидел на кровати рядом со мной и гладил мои бедра — под предлогом, будто мне нужно привыкнуть к мужским прикосновениям. И одновременно говорил, что, хоть ему меня и так жалко, винить во всем нужно слепого имама, потому что, если бы женщинам разрешалось находиться среди мужчин, то тогда мальчикам вроде меня не пришлось бы утолять голод мужчин Аль-Нузлы.