Татьяна Алюшина - Красота по-русски
Васька на долгих четыре месяца попал в ад! Он научился прятаться и не попадаться на глаза, воровать остатки еды, попрошайничать, сначала у соседей, потом и на улице, вовремя распознавал, когда надо убегать. Но он был маленьким и не всегда успевал заметить, как в пропитых мозгах что-то переклинивало. Его били и Верка, и ее «гости».
Скорее всего, и убили бы.
Но однажды, когда пьяный урод, поймав, стал его колотить, Васька первый раз начал орать. Да так, что вызванный соседями наряд милиции приехал через семь минут.
Милицию к Верке вызывали регулярно. Но они особо не усердствовали, не наездишься через день пьянь угомонять, и Ваську, вечно прятавшегося, милиционеры никогда не видели, а соцзащита так и вовсе не появлялась здесь.
А тут соседи позвонили в «02», перепуганные:
– Там ребенка убивают! Он так кричит!
Милиционеры ворвались в дверь, в которой давным-давно не было замка, в самый разгар «воспитательного» процесса. Васька весь в крови, у скота пьяного что-то замкнуло в голове, он его колотит, как грушу, а Верка поддает сбоку сыну ладонью и требует заткнуться. Такую вот картину застали представители власти. А с ними и соседи, ставшие тут же понятыми.
Ваську отправили сначала в больницу, а из нее в детский приемник-распределитель. Верку посадили на полгода в тюрьму и лишили родительских прав.
Из приемника Васька умудрился сбежать и добраться до бабушки, куда через неделю явились представители социальной службы и забрали обратно.
Бабушке в опекунстве над внуком отказали из-за возраста и болезни, как она ни упрашивала. Никаким иным родственникам, которые считали его чужим, Васька был не нужен, и попал он в детский дом.
Детский дом неплохой, но там свои порядки и законы. Ваське они не подходили. Он не понимал, почему ему нельзя жить с бабушкой, ходить в свою школу, кормить кур, пропалывать грядки, плавать в речке, бегать по деревне с другими пацанами и ничего не бояться.
И он сбежал. Без особого труда и приключений умный ребенок добрался до единственного родного человека. А бабушка проплакала всю ночь и на следующее утро сама отвезла его обратно в детский дом.
– Я, Васенька, не смогу тебя поднять, – объясняла она. – Заболела, видишь, ноги не ходят. А здесь ты присмотрен, накормлен, одет-обут и учиться будешь. А меня Люда к себе заберет.
Люда была старшей дочерью и Васькиной родной теткой. Жила она в Волгограде, и Вася ее никогда не видел.
– Я буду тебе письма писать, посылки посылать, Васечка, – плакала бабушка.
Он ее отпустил и попрощался. Но про себя решил, что его предали.
У Васьки оказался совершенно не коллективный характер, он не понимал и не принимал жесткого ограничения свободы, и не менее жесткого распорядка дня, и новых требований. К тому же обнаружилось, что он умнее всех этих детей и у него дарование к учебе, за что и был постоянно бит старшими мальчишками и презираем ровесниками.
Васька рванул из заведения первый раз, но был вскорости пойман и попал под карантин, то есть строгий режим под замком, как склонный к побегу.
Тогда не по годам умный мальчишка составил план, решив двигать в Москву, узнавал у пацанов детдомовских, как добираться, какие басни «скармливать» взрослым, как можно заработать в дороге.
Зачем в Москву?
А говорят, что там можно сыто устроится: что это такое, Василий не знал, но звучало многообещающе, и главное – полная свобода!
И сбежал. Карантин там не карантин – сбежал. За три месяца добрался до столицы и, разумеется, сразу «в теплые» руки беспризорной шпаны.
За восемь месяцев Вася стал другим человеком.
Старым. Слишком многое видевшим, слишком многое познавшим и слишком многому научившимся. Ум, проницательность, находчивость помогли Ваське не пропасть, сгинув в пьянке, наркоте и педофильных притонах.
Ну, и ему немного повезло.
– Мы подселились к Матвеичу в заводской теплый подвал. Матвеич – старый бомж в авторитете, бывший кандидат наук по литературе. Суровый мужик, пьянь, конечно, но справедливый и с мозгами. Как зальет пойла, начинает всякие книжки наизусть шпарить. Пацаны наши поначалу ржали, а потом перестали внимание обращать, а я всегда слушаю, по ночам сижу, слушаю и запоминаю, – рассказывал Васька, уж отобедав дважды под свое повествование. – Так, прикинь, я «Евгения Онегина» выучил, он мне его раз двадцать читал. Это Матвеич меня и читать быстро, не по слогам, научил, и писать. Он мне еще «Войну и мир» читал, но мне не очень, а вот стихи всякие, знаешь сколько я выучил у него!
– Куришь, пьешь? – потрясенная его рассказом, переданным без эмоций, как про чужую жизнь, спросила Лена.
– Пробовал. Специально. И курил, и пил все, от пива до одеколона, клеем дышал, «колеса» глотал, иглу не пробовал, знал, что тут уж не соскочишь. Я решение принял, что никогда не стану алкашом, но для этого хотел понять, что это такое и почему люди в этом живут. Понял. И что такое «будун», и «отключка». Мне хватило. Не курю и не пью.
Господи, в девять лет он не курит и не пьет – бросил! Сюрреализм какой-то, по сути, обыденный! Но Лена справилась с эмоциями, отодвинув их.
– Чем еще занимался?
– Воровал, попрошайничал, а как же, подрабатывал у барыг всяких: пойди-принеси. Наркотой не занимался, пацаны без меня обходились. Ты про что хочешь спросить, что я видел?
– И это тоже, – кивнула она.
Хотя, знает Бог, ей уже хватило! Но надо прояснить все до конца!
– Лен, вот я с тобой базарю и вижу, что ты вроде не дура, а вопросы задаешь тупые. Ты что, не знаешь, что такое бомжовская жизнь? Да все я видел, чего тебе видеть и не приходилось! И как девчонок и теток взрослых трахают, как бомжей убивают, как пацаны дохнут от наркоты, и ментовский беспредел, как проститутки работают, как наших пацанов забирают куда-то и увозят чистые, сытые дядьки, и один раз нас на вокзале чуть бомжи не поубивали. Я про эту жизнь все знаю, я про нормальную жизнь не знаю. Я вот красиво разговариваю, литературно, потому что меня Матвеич специально этому учит, говорит: «Ты, Василий Федорович, сможешь из отстойника человеческого выбраться, у тебя характер и мотивация есть, да и натура в тебе не беспризорная, бандитская, только тебе учиться надо». Вот он и взялся меня учить и как бы под свою защиту.
– Матвеичу отдельное великое спасибо за это. Но мы вернулись к главному вопросу, – перешла к делу Лена. – Что хочешь ты, сейчас и в будущем?
– Учиться, – без раздумий признался Васька. – Жить нормально, в семье. В институт поступить. Но у меня ни родных, ни семьи нет.