Ульяна Соболева - Черные Вороны. Лабиринт

«— Как ты…Я не ожидала, — задыхаясь, путаясь пальцами в жестких черных волосах, запрокидывая голову и закатывая глаза, вдыхая его запах…Стаскивая с него свитер через голову.

— На час…между рейсами…Мммм, — жадно задирает платье, расстегивает пуговицы, ловит губы, прижимая к стене, — полчаса…любимая…у нас полчаса, и я такой голодный. Не ожидала, но ждала?

— Так мало, — жалобно всхлипнула, и знаю, что приехал не потому что голодный, не потому что меня проверяет. Приехал, потому что нужна, дико нужна. Тогда я именно так и думала. Уткнулся в мою шею и втянул в себя мой запах, глубоко, полной грудью. Болезненно потянуло низ живота. Чувствую, как приподнял за ягодицы, заставляя обвить торс ногами.

— Ждала…всегда…каждую секунду, — всхлипнула, когда взял. Быстро, в одежде у двери, сжимая грудь, кусая через материю платья соски, шею, скулы, снова губы. Жадно и дико. И меня уносит от страсти, от прикосновения пальцев, от торопливости.

— Очень мало, Лена…. очень, — и к черту секундную стрелку. — Люблю тебя, — захлебываясь стонами, с ума схожу от его слов и от бешеных толчков внутри моего тела, — посмотри мне в глаза…Ленааа. Смотри мне в глаза.»

И я смотрю, чувствуя, как мои затуманиваются слезами. Его глаза — такие же карие. Светлые сейчас. Очень светлые…Бархатные, с поволокой. Тяжёлый взгляд… нахмуренный, пристальный. Словно смотрит слегка исподлобья…Они такие глубокие…страшно, что уже не смогу отвести взгляд… Страшно, что увидела — и на дно потянуло. В тот же омут… Только теперь с камнем на шее. Как же больно, все внутри ломит, выворачивает наизнанку.

«Никогда не говори мне прощай. Ненавижу, — целую его в губы, поправляя платье, прижимаясь к нему всем телом, — останься, Андрей…останься, не уезжай.

— Не могу…надо мне, — целует руки, долго смотрит на мои пальцы, а потом снова набрасывается на губы, — Никогда не скажу…Ты мне веришь, любимая?

Радостно киваю и сама застегиваю его плащ, приглаживаю волосы, которые взъерошила, снова набросилась в поцелуе.

— Подожди… — полез в карман штанов, — черт…Значит, не сегодня. Оставил в пальто.

— Через неделю приедешь? — целуя беспрерывно.

— Да… через неделю.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Захлопнула за ним дверь и побежала к окну, чтобы проводить взглядом. А он там… снизу… сложил пальцы сердечком. Так смешно…Такой взрослый, грозный, под плащом ствол, костяшки сбиты в какой-то драке, и все эти сердечки. Но я именно за это и любила его. За контрасты. За то, что всегда был другим для меня».

Закурил, нахмурился, а взгляд не отводит, а мне кажется, что слезы вот-вот потекут по щекам, проклятые. Отвела сама, посмотрела на небо. Значит, все же слишком хотела увидеть….Резко повернулась и снова от его взгляда вздрогнула, вроде на душе осень, как и на улице, и листья все давно опали…но на каких-то деревьях вдруг аномально набухли почки. Хочется сказать самой себе, что скоро зима и они погибнут.

— Мама!

Обернулась и увидела Карину. В душе что-то перевернулось… Снова бросила взгляд на Андрея, а он шагнул ко мне, и в этот момент остановился, сунул руку в карман, достал сотовый. Выдохнула облегченно или разочарованно.

— Карина, давай быстрее, — опять на него, уже с тревогой, говорит по сотовому, отвернулся, а я Карине на машину кивнула и как только села за руль, тут же вдавила педаль газа. Сорвалась с места.

— Мам? Ты чего опять?

Я гнала на скорости минут пять, чувствуя, как они таки потекли по щекам… предательские слезы. Затормозила у обочины и разрыдалась, уткнувшись головой в руль.

— Мамочка! Ты чего? Кто там был? Мам?

Карина сильно прижалась ко мне всем телом.

— Маам…не плачь, хорошо? Не плачь, пожалуйста.

Посмотрела на дочь, вытирая слезы. Конечно, у него глаза не чужие — у нее точно такие же. Обняла её, целуя макушку и, всхлипнув, сильно прижала к себе.

Мне, наверное, надо забрать Карину куда-нибудь, с ней уехать. К тетке не стоит — она не примет. Боится. Да оно и понятно, страх — это такое дело. Те, кто боятся, они как рабы, всегда опускают голову и глаза в пол, чтоб, не дай Бог, из толпы не выделиться, чтоб волной ударной не зацепило и резонансом не разнесло. Моя хата скраю — ничего не знаю. Тогда куда?

Я и сама не знала. Деньги есть. Надо будет — машину продам. Господи, да что я такое думаю. Он ведь найдёт

19 глава

Я мчал на машине, раздраженно вдавливая ногу в педаль газа — хотелось выжать из движка максимум. Мне казалось, что расстояние стало бесконечным, километры растягивались как вязкая резина, а я все блуждаю по замкнутому кругу. Поглядывал на дисплей телефона — в любую секунду мог раздаться звонок с очередной порцией тревожной информации. Пока что я не знал деталей, но убийство семьи Толяна — это завуалированное послание. Потому что ни его сестра, ни ее муж или дети не могли перейти дорогу сараевским. Не в тех кругах вертелись. С криминалом их связывало только одно — после смерти Толяна в СИЗО забота о его семье стала для меня делом чести. Хотя к чему этот пафос? Главная причина эгоистична, как и большинство наших порывов — жалкая попытка заткнуть собственную совесть. Никто из них не знал подробностей той истории. Помню, как стоял тогда возле свежей могилы и, прижав к груди рыдающую сестру Толяна, чувствовал, что ее слезы разъедали мою кожу жгучей кислотой вины. Она искала утешение у того, кто убил ее брата. Причитала и билась в истерике, умоляя меня найти и наказать виновных. А я не мог сказать ни слова, сжимая зубы до скрипа и закрывая глаза, чтобы не встретиться с ее потухшим взглядом.

Наконец-то подъехал к дому отца, который своим перестал считать уже давно. Здесь мало что изменилось, только отдельные предметы мебели да технику обновили на более современную. В духе Ворона — его крепость, как и он сам, практически не поддаются никаким изменениям. Направился в сторону кабинета, знал, что он там. Сидит за своим дубовым столом, потягивая коньяк, ведет беседы с Афганом, верша очередные судьбы. Как диктатор, который, сумев парализовать народ токсином страха, уверен в своей вечной власти и режиме.

Вошел без стука — во-первых, не посчитал нужным, во-вторых, я знал, что меня ждали. Увидев Ворона и Афгана, невольно захотелось ухмыльнутся, — картинка точь-в-точь как я представлял. Наверное, это единственное, что я смог познать в том, кого звал отцом.

Они повернули головы в мою сторону, отец, пригубив напиток из бокала, жестом пригласил присесть и, прокашлявшись, сказал:

– Ну что, сынок, с чем пришел? Башку Михая в кармане прячешь?

Я уловил эти издевательские нотки — попрекает вспыльчивостью и импульсивностью, которые раньше всегда срабатывали до того, как я успевал с ними совладать.