Элиф Шафак - Честь
– Триппи! – окликаю я.
Он не отвечает. Не двигается.
– Патрик, ты спишь?
Сам не знаю, почему я назвал его настоящим именем. Раньше я никогда этого не делал. Но сейчас это имя само сорвалось у меня с языка. Я сдергиваю с него одеяло. В нос мне ударяет тяжелый запах. Он выглядит до странности маленьким, словно за ночь усох. Я трясу его за плечи. Он не реагирует. Я трясу сильнее. Руки у него неуклюже болтаются, как у сломанной куклы. Я приподнимаю его руку. Она тяжелая, хотя он самый тощий парень из всех, кого я знаю.
– Триппи, приятель, кончай придуриваться!
Я пытаюсь нащупать пульс у него на шее. Она холодная и жесткая. «Холоднее, чем ведьмины сиськи», – сказал бы он сам. Кладу ладонь ему на грудь. Сердце не бьется. Тогда я приподнимаю ему голову и вдуваю воздух ему в рот. Этим ртом он целовал свою жену и других баб. Этим ртом он изрыгал проклятия, но иногда молился. Этим ртом он ел и глотал таблетки, от которых у него тухли мозги. Я дую, дую и дую. Никакого результата.
Я начинаю смеяться. Потому что это смешно. Ангел смерти или слеп, или выжил из ума. Азраила пора увольнять. Неужели Бог не замечает, как хреново его помощник делает свою работу? Почему всегда умирают не те, кто должен умереть? Я учил Триппи, как действовать кулаками. Ученик он был паршивый, не из тех, кто все хватает на лету. Но я все равно с ним возился. Заставлял его наносить мне удары в одно и то же место: в живот. В мужском теле есть и более уязвимые места. Например, голова, шея, адамово яблоко, переносица. Но если бы он ударил меня в одно из этих мест, это выглядело бы как настоящая драка. На нас мигом наехали бы охранники. А если он колотит меня по животу, это похоже на мирную забаву. Все знают, что я боксирую для развлечения.
Если нанести удар в живот правильно, он может стать смертельным. Вызвать внутреннее кровотечение. И через несколько часов человек отдаст концы – если, конечно, оставить его без медицинской помощи. А в том, что никакой медицинской помощи не будет, можно не сомневаться.
Триппи, конечно, ни о чем не догадывался. Все должно было выглядеть как несчастный случай – так я рассчитывал. Конечно, припрется какой-нибудь инспектор, будет что-то корябать в своем блокноте. Потом его секретарша настрочит рапорт. Новость просочится в прессу. Может, пара-тройка газет тиснет статейки, озаглавленные «Убийца матери умер в тюрьме» или что-нибудь в этом роде. Офицер Маклаглин все эти статьи аккуратно вырежет и подошьет в мое личное дело. Какое-то время о моей смерти будут ходить разговоры. Но никто не расстроится. Потом все обо мне забудут. Не останется ни одного воспоминания, как не остается ни крошки пищи на тарелке голодного. Триппи перестанут дергать, а я буду свободен. Наконец-то свободен.
Я уйду, как ушел Гудини. Правда, офицер Маклаглин заявил, что все это чушь собачья, глупые выдумки, в которые может верить только такой идиот, как я, и на самом деле великий маг умер вовсе не от удара в живот. Но мне плевать, как там было на самом деле. Каждый раз, глядя на плакат Гудини, я вспоминаю, что у меня есть способ избавиться от этой жизни. Плакат напоминает мне еще кое о чем. Именно благодаря Гудини дядя Тарик узнал, что у моей матери есть любовник. И все прочие, в том числе я, узнали об этом тоже.
Я поворачиваю Триппи на бок и сажусь на койку рядом с ним. Подо мной что-то хрустит. Я приподнимаюсь посмотреть, что это, и снова начинаю смеяться.
– Ну ты и проворный ублюдок, – бормочу я.
Это шприц. Когда он успел вколоть себе дозу, которая оказалась слишком большой? Интересно, он сделал это по ошибке? Или воспользовался собственным способом улизнуть из этого мира? Как это я ничего не заметил? Наверное, он дождался, пока я усну. Я дрых как бревно. Как жирный еж в теплой норе. Валялся на своей койке, словно мешок с дерьмом. Меня передергивает от отвращения к себе. Я щупаю постель. Простыня мокрая – тут и моча, и слюна, и блевотина. Его тело пыталось извергнуть отраву прочь. Я замечаю, что левый кулак Триппи плотно сжат, и разжимаю его пальцы. В ладони он держит клочок бумаги. Я подхожу к зарешеченному оконцу и в желтом свете, который проникает из коридора, читаю:
«Алекс, брат, если ты это читаешь, значит у меня все получилось. Ты ведь хотел уйти раньше меня – верно? Честно говоря, ты последний кретин. Неужели ты думал, что я ни о чем не догадываюсь? Но я хотел тебе помочь, видит Бог, хотел. Просто я больше не могу. Не злись. Мы еще встретимся. Что бы ни ожидало нас после смерти, теперь я сам об этом узнаю. Больше никаких фокусов. Никаких Гудини. Ты хороший парень. Когда увижу твою мать, скажу ей об этом.
Твой друг Триппи».
По щекам у меня текут слезы. Я бью себя по морде. Не помогает. Дергаю себя за волосы. Сначала одной рукой, потом обеими. Сильнее. Еще сильнее. Кожа трещит, в руках у меня остаются целые пряди. При этом я тихонько поскуливаю, точно потерявшийся пес. Пес, которого задавила машина. Переломала ему все кости. Триппи переехал меня.
Я вскакиваю на ноги. Голова моя сейчас взорвется. Адреналин кипит в крови, внутри у меня все ходит ходуном. Я слишком хорошо знаю, что это такое: ярость. Напрасно мне казалось, что я от нее избавился: два года назад запихал в мешок, плотно завязал его и утопил, как ненужного котенка. Два года назад я обещал себе, что стану лучше. По крайней мере, попытаюсь. Но попытка не удалась. Моя ярость вылезла из мешка и вернулась. Здравствуй, мисс Ярость, моя старая возлюбленная. Ты не хочешь со мной расставаться. Мы слишком привыкли друг к другу.
Я срываю со стены плакат Гудини и раздираю его на куски. Разбрасываю в разные стороны подушку, простыни и одеяло. Колочу по стене руками, ногами и головой.
Свет. Шаги. Голоса. Кто-то входит в камеру:
– Какого дьявола ты здесь бузишь?
Меня окружают со всех сторон. Сбивают с ног, прижимают голову к полу. В камере включают свет. Отвратительно яркий свет. Он режет мне глаза. Кто-то стоит надо мной – кажется, офицер Эндрю Маклаглин. Зачем он приперся? Дежурит в ночную смену? Этот парень любит свою работу.
Они столпились у койки Триппи, пытаются нащупать пульс. Видят шприц. И записку. Один из них читает ее вслух. Черт. Я вырываюсь, вскакиваю и, прежде чем они успевают очухаться, вырываю записку.
