Рене Манфреди - Выше неба
Анна принялась нарезать сельдерей, включив радио, чтобы заглушить звуки, издаваемые любовниками в комнате Марвина. Ради всего святого, это длится уже больше часа. А что если Флинн проснется и услышит? Состояние ребенка и так непрочно, ее хрупкий мирок не рассыпался только чудом и молитвами. Помимо всего прочего. Марвин клялся не водить женщин в этот дом.
Анна открыла дверь кладовой и от неожиданности выронила из рук миску для салата. Там, где прошлым вечером ютились невинные банки с клюквой, стояли скульптуры Марвина – бюсты, изображающие Рональда Рейгана и разнообразных серийных убийц. Она вышла в коридор и позвала зятя.
– Что случилось? – ответил он, через минуту появляясь на кухне.
– Что случилось? Ты превратил мою кладовую в «Сердце тьмы»[29], вот что случилось. Где, черт побери, моя клюква?
Марвин, одетый в нелепый шелковый халат, который едва прикрывал бедра, открыл шкафчик над раковиной:
– Клюква здесь. Я переставил ее.
Он перешагнул через осколки на полу и подошел к чулану:
– В этой кладовой наименьший уровень влажности в доме. Восемь процентов. Я просто поставил их сюда, чтобы они подсохли за ночь.
– Убери их! Я хочу, чтобы через секунду этих омерзительных вещей не было в моем доме.
– И что, по-твоему, я должен с ними сделать? Колледж закрыт на праздники. Все закрыто.
– Убери их! – снова сказала она. – И я не имею в виду «спрячь» или «вынеси». Я требую, чтобы ты все выкинул.
– Ты представляешь, как много я над ними работал? Анна повернулась и посмотрела на зятя, но не смогла выдержать его взгляда.
– А ты представляешь, чей это дом?
Тогда он совершил странный поступок, над которым Анна несколько месяцев ломала голову. Он встал за ее спиной и крепко сжал ее запястья. Время вдруг замедлило свой ход, Анне показалось, что они стояли так несколько минут.
– Я знаю тебя, Анна. Я знаю, чего ты хочешь, не думай, что я ничего не понимаю.
Она повернулась, но он уже отошел и аккуратно вытаскивал бюсты из шкафа, чтобы унести их. Она понимала, что была права, любой нормальный человек сказал бы то же самое. Нет ни одной причины, по которой эти вещи должны находиться дома. В колледже, где Марвин преподавал, у него была своя студия. Даже если приступы «одержимости искусством», как он их называл, охватывали его посреди ночи, он всегда мог легко добраться до колледжа. Дорога на машине занимала всего десять минут. Не было никаких причин для того, чтобы ее дом начал превращаться в лавку ужасов.
Джек все еще жил с ним, но Стюарт мог думать только о том, что долго это не продлится. Он сам настоял, что тот должен переехать, и даже нашел маленькую квартирку в Ямайка-Плейн, но теперь мысль о переезде бывшего партнера его совсем не радовала. Состояние здоровья Джека стабилизировалось, хотя уровень лейкоцитов оставался высоким и риск инфекции был все еще велик. Ежедневно Стюарт заставлял себя придерживаться собственного решения и настаивать, чтобы Джек уехал. У них было соглашение, и Джек нарушил его важнейшую часть – не встречаться с другими мужчинами. Ну, по крайней мере, с одним мужчиной.
Стюарт не мог признаться даже самому себе, до какой степени ему хотелось узнать наверняка о похождениях Джека. Но после разговора с Дэвидом, директором библиотеки, где Стюарт работал неполный рабочий день, выбора у него не оставалось. Как-то раз Дэвид сказал ему: «Он остался прежним. И если хочешь знать, он снова тебе изменяет, чего ты, между прочим, не делаешь». Стюарт аккуратно навел справки, что было ошибкой. Гектор оказался самым красивым мужчиной, которого он когда-либо видел. Голливудские звезды в подметки ему не годились.
В тот день, когда Стюарт пораньше пришел с работы и обнаружил, что Джека нет, он все понял. В шесть часов, за полчаса до того, как Стюарт обычно появлялся дома, вошел Джек, взъерошенный и помятый, пахнущий другим мужчиной.
– Не пытайся лгать мне, – сказал Стюарт.
– Хорошо.
– Это снова Гектор.
Джек сел и пригладил волосы:
– Это все еще Гектор.
Он не пытался ничего объяснить или пообещать, что это больше не повторится, не умолял о прощении, не заявлял, что изменит свою жизнь. Поэтому вместо пяти минут Стюарту понадобилось два дня, чтобы попросить его уйти.
День благодарения у Анны будет их последним праздником, проведенным вместе. Это станет последними часами близости, которая необходима им прежде, чем они пойдут своими дорогами. Стюарту показалось странным, что Анна пригласила их, даже более странным, чем то что Джек с таким неподдельным восторгом принял это предложение. Хотя, возможно, гораздо лучше провести выходные с незнакомцами, а не с прежними друзьями. Мысль о том, чтобы пойти к Джейн и Лейле или на праздник к Крейгу, была просто невыносима.
Стюарт тронул Джека за плечо, чтобы разбудить его, но тот уже не спал. Джек взял Стюарта за руку и притянул поближе. Они лежали и смотрели сквозь раздвинутые шторы на падающий снег.
– Во сколько нужно быть у Анны? – спросил Джек.
– По-моему, в четыре. Это же ты с ней договаривался.
Джек что-то пробормотал себе под нос и крепче обнял Стюарта. Если бы визит к Анне не был последним важным событием в их совместной жизни, то он наверняка отменил бы его и остался в постели на весь день. Самым ужасным в этой болезни была усталость. Он мог сражаться с заболеваниями, терпеть температуру и боль, но одна мысль, что надо принять душ, одеться и сделать что-то более существенное, чем просто сидеть перед телевизором или в кофейне в квартале отсюда, заставляла его рыдать от изнеможения. Ничего уже не будет как прежде. В понедельник он переедет в ужасную квартиру с проеденными плесенью коврами и въевшимся запахом топленого сала. Они со Стюартом разгребали хлам шесть часов, а потом наняли уборщиц, чтобы те вымыли все заново, но неприятный запах остался. Джек снял эту квартиру не только из-за уменьшения заработка. Как и следовало ожидать, Кобаяши прекратил вести дела с его компанией, и Хэнк Шерман тут же его понизил. И все равно, Шерман, Бек и партнеры были более чем щедры со своими сотрудниками, и Джек все еще мог позволить себе хорошую квартиру, но ему показалось, что благопристойность угнетает сильнее, чем жизнь в дыре. Там был комфорт и дорогие вещи, здесь – нищета и уродство. Джек всегда предпочитал крайности.
Большую часть времени Джек был свободен от работы в фирме. Потеряв счет Кобаяши, он начал катиться по наклонной, словно мяч. Когда японцы отказались от их услуг, у него чуть сердце не разорвалось, все потеряло значение; ничто больше его не волновало. Он обнаружил, что никак не может сконцентрироваться более чем на сорок минут, а часто даже и меньше. Джек начал допускать глупые ошибки, которые впоследствии дорого ему стоили. Хэнк, который знал, но не говорил о болезни Джека, позволил ему работать дома и неполный день, но даже это оказалось слишком.
