Мариус Габриэль - Первородный грех. Книга вторая
– Боль тогда была ужасная.
– А сейчас не больно?
– Сейчас нет. – Она снова переключилась на испанский. – Расскажи мне о Западной Виргинии.
– Я же тебе уже рассказывал… То… как ты мне делаешь… это очень приятно…
– Я хочу услышать не о забастовках и маршах протеста. Расскажи мне, какая она, эта твоя Западная Виргиния. Как там живут люди. Какие у нас будут друзья. Где мы будем жить. Чем заниматься.
– Ну, там красиво… Горы, леса, реки… А люди… они…
– Продолжай, продолжай. – Ее пальцы все еще ласкали его. Он блаженно застонал.
– Мерче, или ты прекратишь делать это, или не проси меня ничего рассказывать.
– Почему? Ты ведь сам сказал, что тебе приятно.
– Ты меня отвлекаешь.
Мерседес прикоснулась губами к головке члена, затем, закрыв глаза, медленно взяла его в рот.
– О-о Боже, – прошептал Шон.
Она все глубже втягивала в себя твердый, горячий пенис, чувствуя солоноватый привкус разгорающейся страсти. Ее сердце переполнялось наслаждением от безграничной нежности, которую она испытывала к Шону, и от власти, которую она над ним имела.
Закрыв лицо руками, он выгнулся ей навстречу. В этот момент она целиком и полностью владела его душой и телом. Никакой гражданский или религиозный обряд не смог бы сделать его столь всецело принадлежащим ей. И вне этого яркого момента любви не существовало ничего, все остальное не имело значения, лежало во мгле, было неопределенно, временно, бессмысленно. Непреходящей была только их любовь.
Мерседес сосредоточилась на том, чтобы, давая ему наслаждение, получать удовольствие самой. Она почувствовала, как напряглась у нее во рту его плоть, услышала, как его дыхание сделалось хриплым и прерывистым. И вот он уже, не в силах больше терпеть эту сладостную муку, резко схватил ее за руки, пытаясь высвободиться из безумного плена ее нежных губ.
– Мерседес! – задыхаясь, взмолился Шон. – Хватит! Остановись!
Она откинулась на спину. Он лег сверху и, содрогаясь всем телом, вошел в нее.
– О Боже, Боже…
У него из груди вырвался протяжный стон, и Мерседес почувствовала, как в нее изливается мощная струя горячей спермы. И в ту же секунду она испытала неистовый, неудержимый оргазм. Однако она не издала ни звука, а лишь изо всех сил стиснула зубы и закрыла глаза. Все ее существо было охвачено каким-то животным стремлением обладать этим человеком, вобрать его в себя, целиком, навсегда. Но даже тогда, когда стал утихать шквал эмоций, она продолжала поднимать и опускать таз, не давая остановиться и Шону, пока в них обоих вновь не начала разгораться страсть и их движения не слились в согласованном, стремительно нарастающем ритме любви.
Глаза Мерседес затуманились, на ее лице блуждала отрешенная улыбка. Она подняла нога и сильнее развела бедра, чтобы он мог глубже войти в нее.
Прошлое, будущее – все потонуло в темноте. Все потеряло смысл. Только этот момент – и ничего больше не надо. Только этот момент – навсегда.
Мерседес протянула вниз руку и дотронулась до скользкого члена, двигающегося вниз и вверх. Ее пальцы крепко сжали тугую плоть, не давая Шону погрузиться в нее, затем чуть разжались, но лишь настолько, чтобы он с трудом мог протискиваться к ее влагалищу.
Глядя на его лицо, она поняла, что открыла для него совершенно новый мир. Зрачки Шона расширились, сделавшись такими огромными, что его глаза стали казаться черными. На напрягшихся плечах вздулись вены, смуглая кожа заблестела от пота. Он лежал на ней, но полностью подчинялся ее воле, ибо только она могла увести его за пределы условностей и подарить ему то, чего он никогда не знал и о чем даже не догадывался. Он выглядел явно озадаченным, почти испуганным.
Мерседес сильнее сомкнула ладонь, еще более затрудняя его движения, чувствуя, как отчаянно продирается он, преодолевая возведенную ею преграду. Она как бы бросала вызов его силе, подстегивала его. Но вскоре у него на шее, словно сведенные судорогой, напряглись жилы, и Мерседес поняла, что сейчас он снова кончит.
Она разжала пальцы, и Шон рухнул на нее всем телом, вновь извергая в нее потоки тепла и наслаждения. На этот раз она уже не пыталась сдержать свои эмоции, и тишину полупустой комнаты разорвал ее сладострастный стон.
Совершенно обессилевшие, они неподвижно лежали на кровати и смотрели, как вечерние сумерки сменяются ночной тьмой. Небо постепенно темнело. Появились первые звезды. Мерседес думала о том, что утром он должен будет возвращаться на фронт, и тихо плакала.
Когда стало совсем темно, они включили свет. В отделанной мрамором ванной комнате стояла огромная, на гнутых ножках, ванна. Они наполнили ее горячей водой и стали мыться.
– На следующей неделе поеду в Сан-Люк, – сказала Мерседес. – Надо сообщить родителям, что мы поженились.
– Думаешь, они рассердятся?
– Не знаю. Мне все равно. Меня больше волнует твое возвращение на фронт. Я так боюсь за тебя. А тебе бывает страшно?
– Бывает иногда, – признался Шон.
– Это хорошо. Это убережет тебя от необдуманных поступков.
– Я не совершаю необдуманных поступков. Знаешь, я помню то время, когда война больше походила на воскресную прогулку. Ей-богу. Люди уезжали из Барселоны на выходные, прихватив с собой жен, корзины с закуской и выпивку. Сделают несколько выстрелов по врагу, а в понедельник возвращаются на работу.
– И ты тоже считал, что это всего лишь пикник, верно? – Она выжала губку на его поросшую темными волосами грудь. – Ты, виляя хвостом, примчался сюда из Западной Виргинии, в надежде подстрелить нескольких капиталистов. Так, скуки ради.
Шон грустно улыбнулся.
– Может быть, ты и права. Но вначале действительно все было очень здорово. У нас царил дух товарищества. Нам казалось, что мы делаем нужное дело. Теперь все изменилось. Все превратилось в какой-то бардак. – Он дотронулся до ее груди. – Ты такая красивая. И я так люблю тебя. Ты для меня единственная женщина на земле.
– Жаль, что ты должен уезжать. Жаль, что не можешь бросить все это.
– Через несколько месяцев война все равно закончится. Да что мы в самом деле! Забрались в ванну и не нашли ничего лучшего, как только завести разговор о смерти?
– Так ведь мы поженились в военное время.
– Брось ты, Мерче. Давай лучше выберемся из этой лохани и сообразим что-нибудь поесть.
– Не знаю, голодна ли я. – Она устремила на него взгляд своих черных глаз и осторожно спросила: – Как ты думаешь, мы могли бы еще разок заняться любовью?
– О, черт, – застонал Шон. – Честно говоря, я не уверен.
Мерседес под водой протянула к нему руку. Его член был мягким, расслабленным, однако, как только она стала его поглаживать, он начал твердеть и подниматься.
