Спорим, тебе понравится? - Даша Коэн
Очаровательно, чёрт возьми!
— А вот и наша Верочка, умница девочка. Садись, дочка, расскажи, как прошёл твой день, много ли пятёрок получила?
Сначала я от такого обращения выпала в нерастворимый осадок. Затем всё-таки шлёпнулась задом на табурет, а потом весь остаток вечера слушала дифирамбы в честь непревзойдённого Семёна и меня самой. А ещё видела горящий взгляд Любови Ильиничны и собственной матери, которые уже мысленно распланировали нашу жизнь, придумали имена нашим детям и решили в каком банке мы возьмём ипотеку.
Что ж…
Басов был прав. Я в западне!
Глава 30 — На цепи
Вероника
Я раздавлена.
Время — половина четвёртого утра. На телефоне, который мне подарил Ярослав восемь пропущенных от него и три сообщения, которые я даже не читала. Боюсь. Ведь я не знаю, как справляться с этой очередной шуткой мироздания.
Семён.
Ну супер! Дайте два. Ха-ха…
Я прикрываю глаза и тут же ловлю мешанину образов. Басов — мой Бог! Невероятный, бесконечно притягательный и желанный. Чеканные, резкие, но безупречно идеальные черты лица. В первую нашу встречу я не посчитала его привлекательным, скорее хищным. Опасным. Но как же я заблуждалась…
Его внешность не была приторной или слащавой. Она была сложной, переливаясь своими гранями, когда он злился, хмурился или смеялся в голос, чуть сверкая бусиной стального пирсинга. Чёрные, густые пики ресниц, манящий шоколад глаз, терпкий вкус языка и гладкая кожа, усеянная десятками родинок, которая словно магнит притягивала мои пальцы. И его аромат, что был не сравним ни с чем на этом свете — бергамот, горький апельсин, кедр, мох, дым, ладан и что-то ещё, что принадлежало лишь ему одному — мальчику, который украл у меня покой и сон.
Моя живая сталь. Почти метр и девяносто сантиметров литых, тренированных мышц. Сплошной, вызывающий восхищение рельеф. И эти кубики, которые будто бы гипнотизируют меня, побуждая прикоснуться к ним снова и снова.
Руками.
Губами…
И даже там, где тёмные волоски чертят дорожку от пука и ниже, дразняще скрываясь за поясом его брюк.
О, я помнила всё! Как он дышал, когда я прикасалась к бронзе его кожи. Как сокращался в горячих судорогах стальной, тугой пресс. Как мурашки кололи подушечки моих пальцев. Как заходилось сердце от щемящего счастья просто потому, что этот парень плавился от моих неумелых ласк и томно прикрывал веки, хриплым шёпотом требуя продолжения.
А теперь?
Ко мне приставили безобразного цербера, который будет занимать всё моё свободное время. Абсолютно всё, понимаете? И никуда мне больше не деться от этого кошмара наяву, никуда не убежать.
Всё, приплыли!
А если я только попробую сказать маме, что потеряла голову и влюбилась в другого парня, то сразу же сяду на цепь. С неё станется — она меня вообще из этого города увезёт, как только узнаёт, кто именно стал для меня важнее семьи, матери и бога.
И теперь мне придётся отречься от того, ради которого хотелось встречать новый день и преодолевать очередные трудности. Потому что иначе никак.
Я словно собака на привязи. И даже укусить не в силах того, кто меня на неё посадил.
Жалкая тряпка.
Терпила!
Снова реву, накрывшись с головой подушкой, а потом всё-таки срываюсь и снимаю блок с нового телефона, где на экране загорается уже четвёртое сообщение от Басова.
«Жду звонка».
«Ника?»
«Это не смешно?»
«Какого хрена, Истома? Звони мне немедленно! Или, клянусь, я прямо сейчас приеду к тебе и надеру твою охреневшую задницу!»
Всхлипываю и стираю с лица бесконечные солёные дорожки, а затем до крови прикусываю нижнюю губу. Чувствую металлический, чуть отрезвляющий вкус, но мне этого мало, чтобы прийти в себя и снова поверить в то, что мир может быть справедлив ко мне.
Что я не жалкая, затюканная марионетка в руках своей матери.
«Не надо никуда ехать, Яр».
«Вау! Я валяюсь, Истома! Скажи мне хоть что-то, чтобы я понял причину этого твоего неприкрытого динамо».
«Прости».
«Прости? Ну просто потрясающе! А ещё что-то будет?»
«Мне нечего тебе больше сказать».
«Супер! Куда орать от экстаза?»
«Давай обойдёмся сухими фактами, ладно?»
«Ну, попробуй».
«Между нами всё».
«Ты уверена?»
«Да».
Минута молчания. Ровно шестьдесят секунд, за которые я умерла раз десять, не меньше. Больно. Страшно. Критически невыносимо!
«Хорошо», — прилетает от него пуля в лоб.
А затем ещё одна, но уже разрывная.
«Как скажешь».
До утра рыдаю. Просто корчусь от сердечной боли и тоски по нашему непрожитому будущему. По времени, что у нас подло украли. По свиданиям, которые никогда не случатся. По прикосновениям, которые я никогда не почувствую. По сердцу, которое больше никогда не забьётся так, будто бы его шарахнули дефибриллятором раз десять или двадцать.
Теперь оно на изи тупо качает кровь и едва-едва поддерживает меня в состоянии «существую».
На рассвете словно зомби встаю с кровати и бреду умываться. На автопилоте одеваюсь и привожу себя в порядок. Пытаюсь позавтракать, но аппетит отбит напрочь.
Меня тошнит! От этой жизни. От перспективы новой встречи с Семёном. От себя самой!
Бабушка кладёт мне на блюдце целую гору фаршированных блинчиков. Я с силой запихиваю в себя лишь один.
— Это что за дела, Вера? — хмурится мать.
— Не хочу, — отворачиваюсь я от её осуждающего взгляда и поджимаю губы.
В меня тут же вонзаются миллионы стрел, отравленные мнимой заботой. Надо хорошо кушать. Похудеешь. Бабушка же старалась, нельзя отказываться.
— Я же сказала — нет аппетита, — снова отставляю я от себя придвинутую ко мне вплотную тарелку с блинами.
— Это что ещё началось? Не встанешь из-за стола, пока не съешь! Поняла? — змеёй зашипела мать, но я только флегматично пожала плечами.
— Значит, не видать мне сегодня ни церковной службы, ни воскресной школы, ни прогулки по набережной с Семёном.
— Да что с тобой такое? — охнула родительница.
— Ремня выпрашивает, — фыркнула бабуля и я почти лишилась чувств, уговаривая себя не закатывать глаза к потолку.
Ремень! Ну надо же напугала. Вся моя жизнь — сплошные удары судьбы. Потерплю ещё, чай несахарная.
— Ба? — хмыкнула я и посмотрела в её водянистые, чуть покрасневшие от ярости глаза. — А тебе легче станет, если меня мама побьёт, да?
— Что? — охнула та и даже с табуретки встала, выкручивая в изъеденных ревматизмом руках кухонное полотенце.
— За еду ремень, я же правильно тебя поняла? За то, что у твоей родной внучки просто-напросто аппетита нет, так?
— Бесстыжая! А ну, рот закрыла! — буквально взревела старушка. — Наказание ребенка — это великое
