Наталья Миронова - Синдром Настасьи Филипповны
— На том суде, — мрачно заговорила Элла, — впечатление было такое, будто это она сидит в железной клетке, будто это ее судят. Адвокаты поплясали на ее костях от души. Уверяли, что она вела себя вызывающе, что это она спровоцировала бедных мальчиков… Договорились до того, что у нее внешность, провоцирующая сама по себе, даже помимо ее воли! Как будто моя девочка должна была носить паранджу!
— Что ж, она ударилась в противоположную крайность, — вздохнула Софья Михайловна.
— Простите, — Элла поднялась с кресла, — я никому не позволю осуждать мою дочь.
Нина тотчас проворно вскочила и насильно усадила ее.
— Господь с вами, Элла Абрамовна, никто ее не осуждает! Мы все понимаем.
— Нет, не думаю, — устало покачала головой Элла. — Юля действительно всегда поступала всем наперекор… Даже во вред себе.
— Мне кажется, я очень хорошо это понимаю, — неожиданно вступила в разговор Вера Нелюбина. — Не знаю, есть ли в психологии такой термин, — повернулась она к Софье Михайловне, — но я бы сказала, это «синдром Настасьи Филипповны». Ее в детстве лишили невинности, а потом сделали вид, что так и надо, ничего страшного не произошло. Ну случилось и случилось, надо это как-то пережить. Перетерпеть. Смириться. А она не желает мириться и делать вид, будто ничего не было. И ведь все кругом благородные, все жениться хотят. И князь, и Рогожин, и Ганя Иволгин… Да чуть ли не сам Тоцкий! Пожениться и жить счастливо. А она не может жить счастливо. Это значит предать все, что с ней было, все ее страдания, все воспоминания. Все, что она собой представляет. Для нее жить счастливо — значит умереть. Она похожа… Никита, как это называется, когда на палубе корабля пушка плохо закреплена?
— Loose cannon, — подсказал Никита. — Оторвавшееся орудие. К человеку это тоже применимо.
— Да, я это и имела в виду, но мне больше нравится образ артиллерийского орудия. В разгар шторма оно хаотично скользит по палубе, проламывает бреши в обшивке и может зашибить любого, кто попадется.
Элла подалась вперед, жадно ловя каждое слово. Это был разговор на понятном ей языке. Она вспомнила короткий роман Виктора Гюго «Девяносто третий год», где была описана такая ситуация.
— Вы считаете мою дочь оторвавшимся орудием? — спросила она.
— Я не знаю, — смутилась Вера, — я незнакома с вашей дочерью, но, судя по тому, что вы о ней рассказали, да, она похожа на Настасью Филипповну: слепо причиняет боль, не разбирая, кто друг, а кто враг. То есть у нее все враги. Каждый, кто пытается ее спасти, разлучить с прошлым, уже виноват.
— Настасья Филипповна напоролась на нож, — напомнила Элла.
— Боже упаси! Нам надо подумать, как оградить от этого Юлю! — воскликнула Нина, прижимая к себе жалобно скулящего пса.
— Как? — с угрюмой безнадежностью спросил Даня. — Она никого не слушает. Мы не можем силой вытащить ее из этого чертова клуба, иначе она назло придумает еще что-нибудь пострашней. Значит, остается сидеть и ждать, пока ей самой не надоест. А тем временем разные козлы будут глазеть на нее, пока она раздевается.
— Стоп! — скомандовал Никита. — Насколько я понимаю, ты пропадаешь там каждую ночь до закрытия. Я прав?
— Я должен следить, чтобы с ней ничего не случилось, — тут же заупрямился Даня. — Чтобы к ней никто не приставал.
— Ну на этот счет у них есть крутая охрана, — возразил Никита.
— А ты откуда знаешь, что у них там за охрана? — подозрительно покосилась на него Нина. — Ты что, завсегдатай?
— Конечно, нет! — В глубине души Никита был страшно польщен, что она его ревнует. — Пару раз приходилось бывать с партнерами. Еще до нашего знакомства.
— Я никому не доверяю, — упрямо сказал Даня. — Я должен сам.
— И вот тут, — вмешалась его бабушка, — ты попадаешь в ловушку. — Ты сидишь среди публики? Значит, в глазах Юли ты такой же козел, как все, кто приходит на нее поглазеть.
Впервые за все время Даня растерялся:
— А что же делать?
— Мой тебе совет, — предложил Никита, — жди ее на стоянке. Ты же можешь приезжать к самому закрытию. Убедился, что она благополучно вышла, и домой. Досыпать. А в зал не ходи, Софья Михайловна права.
Дане эта идея не нравилась, но пришлось смириться.
— И сколько же это будет продолжаться? — спросил он, ни к кому не обращаясь.
— Охота пуще неволи, — пожал плечами Никита.
— Ты бы тоже ходил на моем месте! — запальчиво крикнул Даня.
— Не ссорьтесь, — сказала Элла. — Юля мне говорила, что она уже «на грани»: там выступают девочки младше ее. Ее скоро уволят.
— Ладно, — вздохнул Даня. — Буду ждать ее на стоянке. Прости меня, — повернулся он к Нине. — Это я часы разбил.
— Да черт с ними, с часами, — отмахнулась Нина. — Новые купим. Ты не падай духом, Даня. Все будет хорошо. Юля — добрая девочка. Она образумится.
— Знать бы только, когда? — проворчал Даня.
Ответа не знал никто.
На этом «военный совет в Филях» закончился. Переломив себя, Даня поблагодарил всех.
— Возьми мою машину, — велел ему Никита, — отвези домой бабушку и Эллу Абрамовну. А потом возвращайся за своей таратайкой.
— Я могу отвезти кого-нибудь, — предложила Вера. — Я на машине.
— Ничего, ему полезно прокатиться, — возразил Никита.
Даня сделал, как было велено: усадил в Никитин просторный «Вольво» Эллу и бабушку. Сперва он заехал на Сивцев Вражек.
— Извини, ба, — сказал он, высаживая бабушку из машины. — Я тебе нахамил…
— Ничего, — весело отозвалась она, — я давно уже ждала, когда же наконец ты начнешь мне хамить? Уж больно ты у меня благонравный. — Она повернулась к Элле. — Не отчаивайтесь. Может, у нас с вами еще будут общие внуки-правнуки.
Элла грустно улыбнулась в ответ.
Даня дождался, пока бабушка не скроется в подъезде, и повез ее в Беляево.
— А где сейчас Юля? — поинтересовался он.
— Отсыпается, — ответила Элла. — Она теперь спит до четырех часов дня.
— Не говорите ей ничего, хорошо?
— Конечно, нет! — заверила его Элла и добавила с грустной усмешкой: — Мне еще жизнь дорога.
— А как она… Все еще стоит под душем часами? — спросил Даня.
— Нет, это кончилось. И слава богу. Я считаю, это добрый знак.
— Вы на меня не сердитесь?
— Господь с тобой, Даня, ты так ее любишь! За что мне на тебя сердиться? И не вздумай винить себя в том, что случилось. Скажу тебе по секрету: даже она тебя не винит. Она винит себя. Она себя наказывает.
— За то, что поддалась слабости? — В его голосе прозвучала безысходная горечь. — Как говорится: взял Бастилию, положи ее на место?
