Мой шейх - Светлана Тимина
В его сосредоточенных глазах легкая ирония. Удар, от которого уйдет даже дилетант. Бью с ноги, почти задев противника, но он ловко становится на мостик, чтобы снова вскочить и занять оборонительную позицию.
Это не бой. Ассасин позволит себя забить, не причинив мне вреда. Оберег нашего клана останется верным себе до последнего вздоха. Я могу вызвать его на поединок, но заставить драться на смерть — нет.
И от ярости у меня уходит рассудок. Забыв о правилах (хотя никаких правил такие кулачные бои не предусматривают), иду в атаку, нанося удары один за другим и уже не замечая, пропускает он их или же снова уходит. Только горят костяшки от прямых попаданий, а с плеч как будто разом падают не камни, а целое небо. Словно Атлант решил бросить непосильную ношу.
Бьет ли меня Ассасин в ответ, я не понимаю — не чувствую. Я не почувствую даже огнестрельное ранение. В ушах гул, перед глазами алая пелена. Но даже это все в комплексе не в силах затмить, вырвать прочь из памяти задумчивое лицо Газаль, ее сверкающие гневом и страстью глубокие карие глаза.
Она как будто здесь. Наблюдает за мной. Я продолжаю бить, то ли пустоту, то ли приговоренного мною Саида, не осознавая, что вместе с этим ищу ее в окружающей нас толпе.
Она рядом, словно тень, стоит за моей спиной, направляет мои руки и уводит от ответных ударов. Даже если их и нет. Я не замечаю.
Шум в голове на миг отступает, как и кровавая пелена. Я слышу крики бойцов. Но не подбадривающие — они что, просят меня остановиться? Удар приходится в песок.
Так и не понял, как я оказался на коленях, на земле, над поверженным Ассасином. Его губы разбиты в кровь, но, поймав мой осмысленный взгляд, Саид едва заметно кивает, словно подбадривая. Он не бьет в ответ, хотя в нем куда больше сил, чем во мне. Дает мне ценный шанс снять с себя ответственность за приведение приговора в исполнение под прикрытием вроде как равноправного поединка.
Из горла рвется крик. Снисхождение и сумасшествие — эти две ипостаси моего наставника снова приводят в бесконтрольную ярость. Сжимаю ладони на его шее, до боли в фалангах и предплечьях, до тех пор, пока алая пелена вновь не гаснет, уступая место глазам моей Газаль.
Какой в этом посыл, я не знаю. Она не просит меня остановиться в попытке шагнуть в пропасть бесконтрольной тьмы. Она просто рядом, в моем сердце и в моих мыслях. Ярости нет места рядом с обликом той, что владеет моей душой и телом с нашей первой встречи.
Смотрю, как из глаз Саида медленно уходит жизнь. Он не делает ничего, чтобы меня остановить. И тут в воспаленный рассудок врываются раскаленным клинком его недавние слова.
«Ты куда больший счастливец в сердечных делах, ведь ты обрел взаимную любовь. Твоя боль разлуки такая малость по сравнению с тем, что ты держишь в руках самое ценное сокровище. И рано или поздно ваши пути сойдутся. Но наши с Аблькисс — никогда…»
Это как удар огромной мощной волны, что разбивает безумие и злость в считанные секунды.
На плечи вновь обрушивается небо. Руки теряют силу, пальцы разжимаются. Пошатываясь, поднимаюсь на ноги, окинув взглядом притихшую толпу…
Саид приподнимается на локтях, откашливаясь и сплевывая кровь. А мое сердце бьётся по-новому, как будто только сейчас обрело четкое понимание того, насколько слова Ассасина правдивы.
Протягиваю руку. Но воин песков и не нуждается в моей помощи, встает сам. А все вокруг затихают, ожидания либо продолжения боя, либо моего вердикта.
— Изгнание! — мой голос звучит громко и твердо, несмотря на усталость. Я принял много ударов, и далеко не самых легких, как оказалось. — Дайте ему воды, провизии и коня. Саид, ты больше не служишь моей семье и моему эмирату. Отныне ты изгнанник. Твои люди мертвы. Знай, если я услышу о тебе, либо ты решишь однажды пойти против меня, я найду и истреблю вас.
Ассасин сплёвывает кровь. Я жду ненависти в его глазах, но ее там нет и в помине.
— Мой шейх, благодарю тебя за оказанную милость. Аллах свидетель, я никогда не потревожу ваш покой. Но всегда, помни это, останусь верным стражем тебе и твоему отцу. Этого уже никто и ничто не отменит.
Коротко киваю. Внутри пустота. Но я не имею права на слабость и прощение.
Ему приводят лучшего арабского скакуна Мадины. С седла свисают фляги с водой и ланч боксы с провизией. Я не знаю, куда направится отверженный страж, но знаю точно, что пустыня — его родной дом. Он воин песков. Если ему и грозит смерть, то вовсе не от жажды и голода.
Возможно, нам есть, что сказать друг другу на прощание, но я лишаю нас последнего слова. Только внутри что-то царапает. Отец поймет и даже одобрит мое решение. Я не могу поступить по-иному.
Смыв с лица кровь и песок, Ассасин быстро надевает футболку и куртку. Ножи и саблю я ему оставил.
А затем, натянув поводья чистокровного жеребца вороной масти, с ликующим криком воинов пустыни срывается с места. Звук копыт гулко раздается в предрассветной тишине, пока фигура изгнанного всадника не скрывается во все еще густой тьме за пределами оазиса…
Силы едва не покидают меня. Кто-то подходит, протягивает флягу с водой. Ощущаю привкус гуараны. Командир отряда утвердительно кивает — ему лучше знать, что мне необходимо после совсем не легкого кулачного боя. Он видит, что я с трудом держусь на ногах, и силы тают.
Нежадно болят ребра, скула и подбородок. Кажется, шатаются коренные зубы. Саид не стал унижать меня перед воинами, бился как истинный воин. А я под яростью и адреналином даже не понимал, что меня избивают.
— Что делать с ними? — спрашивает командир отряда, кивнув на шеренгу пленных амазонок и Мадину.
Названная сестрица старается на меня не смотреть. Ее расчет на Саида не оправдался. Скорее всего, они были заодно, пока Мадина не объявила о своих намерениях причинить зло шейхе Аль Махаби. Если бы не страсть Ассасина к Аблькисс и защита своего интереса, никто не знает, что бы армия Мадины сделала с Газаль.
Запуганная прислуга нерешительно мнется под деревьями. Им идти некуда, они рабы моей сестры. Что с ними делать, я решу потом — скорее всего, отвезу в свой дворец, а там уже выяснится, захотят они остаться или вернуться в свои семьи.
А что касается Мадины
