Семьсот километров любви - Екатерина Дибривская
И не важно, что он говорил мне всё это время, не важно, насколько сильно он меня любил.
Всё это померкло, когда он узнал правду. Секрет, который я берегла. Чёртову загадку, которая так влекла его. Тайну, которая стала перебором даже для такого сильного и уверенного мужчины.
Я снова и снова пропускаю через себя свою боль. Захлёбываюсь слезами. Давлюсь своими чувствами.
Я хотела верить ему, верить в него. Отчаянно нуждалась в нём. В его любви. В его безграничной любви, которой он меня окружал. Которой он душил меня.
Он заставлял меня верить. Он вытягивал меня к солнцу из непроглядной тьмы, которая опутывала меня долгое время. Он стал причиной, следствием, катализатором, стабилизатором, чёртовой лакмусовой бумажкой, моим домом, моим сердцем, моим миром.
А когда узнал правду, просто ушёл.
Даже не потребовал объяснений.
Словно ему стало одномоментно всё равно.
Словно с пугающей правдой закончилась его любовь.
Как же я могла так сильно заблуждаться на его счёт? Зачем я поверила в этого нереального, невозможного мужчину?
Зачем позволяла росткам глупой веры прорасти там, где всё давно было выжжено?
Зачем давала себе лживую надежду, что это реально?
Зачем позволила ему втянуть себя в эти отношения, заведомо зная, каким будет их финал?
Зачем верила каждому его признанию?
Зачем, наконец, согласилась отправиться в своё последнее путешествие, хотя знала, что силы оставляют моё тело?
И вместо того, чтобы сказать ему правду и самой прервать наши невозможные отношения, я продолжала тешить себя иллюзией, слушая его сладкую ложь всю поездку.
Он признавался мне в любви на разных языках.
Четырнадцать раз на финском.
В каждом из четырнадцати городов Финляндии, в которых мы останавливались, чтобы размяться, осмотреться, перекусить или переночевать.
Двадцать четыре – на шведском.
Грубоватое, неотёсанное признание невероятно подходило моему суровому и властному мужчине, да и к нашим странным отношениям в целом. Он был двигателем, я – тянулась за ним, тянулась к нему. В какой-то степени он заставлял меня не сдаваться. Ни в наших отношениях. Ни в самой жизни.
Я начала чувствовать себя хуже задолго до этого.
Первые признаки начала конца появились ещё летом, но я купалась в его любви и игнорировала знаки.
Всё шло ровно по моему плану.
Гораздо хуже мне стало в Доминикане, но я держалась ради него.
Чтобы не видеть панику в его взгляде, как тогда, когда я потеряла сознание.
Я знала, что с того момента начался ускоренный обратный отсчёт. Знала, но ничего ему не сказала.
В нашем европейском приключении я уже теряла себя и связь с реальностью. Я болела всем телом. Головные боли уже не прекращались. Начались незначительные судороги. Вернулась тошнота. Появилась рвота.
Я знала правду, но продолжала молчать, глядя в его глаза.
Я позволила ему верить в то, что у нас есть будущее, в котором я смогу родить ему ребёнка. Когда я знала правду.
Я знала. Я всегда знала это. И ждала.
Ждала, когда крупицы песка из верхней чаши перевёрнутых два года назад часов перестанут отсчитывать время моей жизни, сокращаясь до дней или даже минут.
Ждала. Готовилась к этому.
Но оказалась абсолютно не готова.
Оказывается, оставлять этот мир, наполненный счастьем и любовью, непросто. Бросать свою дочь, мальчиков, которых я так искренне полюбила, непросто. Расставаться с Игорем, зная, что больше никогда не почувствую его любви, совсем непросто.
Невозможно принять свою смерть, зная, как хорошо жить. Когда тебе немного за тридцать, когда в твоей жизни наконец появился мужчина, который так горячо и безудержно любит тебя, когда он способен ради тебя на всё, нельзя просто взять и принять то, что ты умираешь прямо в ближайшем времени.
48. Питер
В детском кафе суматошно. Сегодня мы с размахом отмечаем девятилетие моего младшего сына. Я стою в стороне с Никитосом и молчаливо взираю на наплыв гостей. Откуда у Мишки столько друзей? Со всеми своими... печалями я совсем забросил его: тяжело каждый раз объяснять немного инфантильному мальчонке, почему Арина, мать её, Сергеевна не может приехать сама и больше не привозит Катюшу.
– Пап, только не кипятись перед детьми, ладно? – неожиданно врывается в мои мысли Никита.
Хочу спросить, что он имеет в виду, но понимаю без излишних пояснений. С сияющей улыбкой ко мне приближается София.
На крейсерской скорости я рассекаю пространство между нами, хватаю её за руку и тяну на выход.
– Ты чего здесь забыла?
– Твой сын пригласил меня, сказал, что тебе очень одиноко, – говорит она. – Бросили тебя, Игорёк? Сердце растоптали?
– А ты утешить или позлорадствовать пришла? – теряя терпение, уточняю у неё.
– Думала, утешить... – вздыхает она. – Да только вертел ты мои утешения... Да? Что в ней такого, чего нет во мне?
Она смотрит на меня с болью, а мне всё равно. Плевать. В душе не просто пусто, там вакуум. Безвоздушное пространство, поглотившее меня.
Зря я считал, что любви нет. Она есть, существует. Отравляет всё: и тело, и разум. Живьём горишь от этого грёбаного чувства, когда никто и ничто не способно унять твоей боли. Любовь – это самый совершенный яд. И я его испил с лихвой. На пять жизней хватит. И на сотню смертей.
– Уходи, Сонь, – сжимаю переносицу, пытаясь прийти в чувства.
– Игорь, – голос моей бывшей любовницы звучит с надрывом. – Когда будешь готов, просто позвони мне. Я могу ждать, сколько нужно.
– Не надо, Сонь. Не жди.
– Не торопись отказываться, – грустно улыбается она. – По крайней мере, со мной тебе не придётся изворачиваться и идти на уловки. Я буду изначально знать, что самая большая любовь у тебя уже случилась и это была не я.
