Время неба - Тори Ру
Я жду от него ребенка, но потеряла его самого. А имя его все так же ассоциируется с солнечным светом, с верой в будущее, уверенностью в собственной неотразимости и нереальностью даже самых заурядных бытовых ситуаций.
Воспоминания о нем — невыносимо яркие — расцветают в душе, согревают и ранят.
Я помню, как гладила его мягкие, пахнущие летом волосы, запускала в них пальцы, а он, уткнувшись носом в ямку между моими ключицами, в блаженстве закрывал глаза и крепко обнимал меня. Именно в такие моменты трудности отступали, а я и ощущала чистое, хрупкое, звенящее как хрусталь счастье.
Даже будучи застигнутым врасплох, Тимур был прекрасен с любого ракурса. Его хотелось разглядывать — долго, пристально, не дыша, и крыша уплывала. Она уплывала, когда он улыбался или, задумавшись, смотрел вдаль. Когда озвучивал планы на будущее. Когда смеялся и слушал меня, раскрыв рот. Когда смотрел, как на сокровище, перед тем, как поцеловать.
Если бы я сделала маленький шажок навстречу, он бы положил на лопатки целый мир. Для него важно обладать желаемым — всем и сразу, я же предпочла минимальный комфорт…
Он отпустил меня, теперь я знаю это наверняка. Он не придет, не будет искать встреч. Семь дней — уже слишком долгий срок.
А я скучаю — до физической боли, до шока, словно лишилась кожи, без защиты которой впереди ждет только медленная и мучительная смерть. И всегда буду помнить зеленый, юный, пьяный от любви и ароматов цветения май.
Май. Моя новая жизнь…
Эмоции снова не поддаются контролю, я всхлипываю, комкаю подушку и плачу навзрыд. Осознать потерю — как вывалиться в пасмурное холодное утро из прекрасного сна.
Но к оглушающему отчаянию примешивается странная, ноющая тоска по кому-то важному, сильному, огромному, как целый мир — по тому, кто достанет до неба и, улыбаясь, протянет его в раскрытых ладонях.
Эти новые образы, возникшие из ниоткуда, кажутся давно знакомыми. Потому что теперь по Тимуру скучаю не только я…
Кладу руку на живот и осторожно поглаживаю:
— Не печалься. У нас обязательно будет небо. Я сама достану его для тебя.
Еще долго пялюсь в темноту и осмысливаю простое и сложное понимание, которое обрела. Взрослыми нас делают не резкие волевые решения, не серьезные разговоры на сложных щах, не способность вывернуться из любой ситуации, не ощущение застывания в бронзе своих успехов.
Взросление — это умение с улыбкой смотреть вызовам в глаза. Тимур это делал. И я смогу тоже.
***
Воскресный день выдался изнуряюще жарким — солнце прожектором светит в окна, в комнате духота: ни тени, ни ветерка.
По телу течет пот, футболка прилипает к мокрой коже, ощущение совершенной ошибки и невозможности ее исправить настигает в каждой точке пространства, изводит, выкручивает руки, мешает дышать.
Но нужно двигаться дальше, улучшать мир вокруг, чтобы хоть на минуту притупилось чувство стыда.
Начинаю с малого — прибавляю громкость в «бочонке» и возвращаю вещи, переставленные мамой, на законные места. Лезу на стул и, балансируя, снимаю с гардины ужасные шторки. Они не в моем вкусе. Пусть их вообще не будет…
— Я была совсем маленькой, когда папа купил дом в дачном поселке — прятался там, едва попадался с поличным, и с мамой наступал очередной разлад. Семьей мы ездили туда на каникулы или длительные выходные, потому что мама во что бы то ни стало создавала видимость крепкой любящей ячейки общества. Не сговариваясь, не спросив моего мнения, они выделили мне самую дальнюю комнату — темную, сырую холодную. Я ненавидела ее, думала, что осенью и зимой в ней живут кикиморы. Мы никогда туда не поедем. Кстати, где поставим твою кроватку?
Взгляд падает на пространство возле дивана, занятое журнальным столиком.
— Прямо сюда? Отлично. Удобно и для тебя, и для меня… — закусив губу, прикидываю я, но пронзительная трель звонка нарушает идиллию.
Слезаю со стула, тихо крадусь в прихожую, осторожно поворачиваю замок и… растерянно смотрю на гостью, стоящую на пороге — Эльвира в дверях моей квартиры смахивает на не до конца отлетевший ночной кошмар.
— Майя, здравствуй! Можно войти?
Я бы ответила отрицательно, однако она, не дожидаясь приглашения, отодвигает меня с пути и направляется прямиком на кухню. Ума не приложу, что ей нужно на сей раз, от нахлынувшей тревоги мутит, и подрагивают пальцы.
Эльвира по-хозяйски садится на хромой табурет у стены, укладывает на колени сумочку, шарит взглядом по предметам, явно выискивая следы присутствия Тимура. Но сегодня она бледна, без броского макияжа и золотых украшений, вульгарный маникюр спилен. Топор войны, судя по всему, тоже зарыт, хотя и неглубоко.
— Его здесь нет, не ищи. Хочешь водки? — получается издевательски, но мне наплевать. Больше не потерплю наглости — с вечера переполнена ею так, что вот-вот сорвет планку, и гостья безошибочно считывает мой настрой:
— Спасибо, не надо. Обойдусь…
Интрига затягивается. Занимаю место напротив и подпираю ладонью подбородок:
— Итак, чем обязана?
— Тимур пропал… — в голосе Эльвиры звучат умоляющие нотки и нарастающее раздражение. — Мне надо с ним поговорить. Ты ведь знаешь, где он!..
Я улавливаю весь ее ужас, и сердце обрывается. Хватаюсь за край стола, концентрирую внимание на веселых наклейках на кафеле и чудом остаюсь в сознании.
— Откуда мне знать? Я, твою мать, сделала, как ты просила. Что значит «пропал»? Когда он в последний раз выходил на связь?
— Сначала он пытался подловить меня на нашем с тобой разговоре. Потом погнал пургу про женитьбу. Потом начал пить, да так, что его на горбу приносили друзья. Вписки, девки… Он всегда был проблемным, но теперь выдал, что я ему больше не мать! — она глубоко вдыхает и хлопает себя по щекам: — Если не врешь, значит, он наверняка с этими бомжами. Пускает жизнь под откос. Все договоренности накрылись. Как мне объяснять это людям, как?!
Она брезгливо морщится и нервно перебирает край скатерти, а у меня отвисает челюсть.
Смотрю на нее во все глаза, но не вижу беспокойства
