Лиз Филдинг - Колючая звезда
– Думайте, что говорите!
Клаудия сказала это тихо, почти безжизненно, ибо его слова возбудили ее. Но, перехватив взгляд удивленных и таких опасных синих глаз, она будто опомнилась.
– Пропустите меня.
Она проскользнула под его рукой и обратилась в бегство.
Хорошо, пусть знает, как вторгаться в спальню к мужчине, божественно благоухая и сияя солнечной красотой, когда он не готов к этому и может истолковать ее приход превратно, думал Мак, стараясь успокоиться. Но сердился он скорее на себя.
Он подробно и томительно восстанавливал в памяти ее образ, близость свежих полураскрытых губ, позволявших увидеть ровные белые зубы, лучистость огромных глаз, неуверенно поднимающихся к его лицу. Такая расплавляющая близость, что все это могло взорваться в любую секунду. Взорваться как динамит.
А потом она выскочила от него, как перепуганный котенок. Да, для леди с репутацией вольной дикарки Клаудия Бьюмонт казалась странно сдержанной. А может, она просто притворяется? Или ему все это только кажется? Может, все дело в нем самом? Он отошел от стены и закрыл дверь, чувствуя, что огорчен гораздо сильнее, чем думал. Потому что он солгал насчет душа. Никакого времени на этом сэкономить было бы невозможно. Зато это могло оказаться чертовски веселым, гораздо веселее, чем сломя голову мчаться утром на телестудию.
Мысль его прервалась. Веселее. Весело. Он не мог припомнить, чтобы в последнее время даже мысленно употреблял это слово, когда речь шла о серьезных переживаниях.
Он повсюду, думала Клаудия, с излишней тщательностью обтираясь после душа полотенцем и чуть не с отвращением глядя на бритву Габриела Макинтайра, лежавшую на столике в ванной. Этого человека стало слишком много. Он заполнил собою все пространство, он и в ее квартире, и в театре, и во всей ее жизни. Куда ни повернись, везде этот Габриел Макинтайр. Она и теперь слышала, как он возится в кухне, чувствуя себя как дома.
И он все время хватает ее своими граблями. Целует при малейшей возможности… Ее губы до сих пор вспыхивали при воспоминании о том поцелуе, которым он наградил ее в гримерной. Подумать только, смеет целовать ее как любовник! Она взглянула на себя в зеркало – откуда эта влажность глаз, весь этот идиотизм, ради всего святого! Ведь не настолько же она поглупела, чтобы так раскваситься… Или поглупела?
Ее никогда особенно не смущали влюбленные мужчины, ей это даже нравилось. Она относила это явление к своей прерогативе. Но она никогда не одобряла их плотских намерений и тем более не разделяла их.
Взять хотя бы Тони, думала она с недобрым чувством, всплывшим теперь из подсознания. Она так наивно повела себя с ним. Ей казалось, что он влюблен в нее, но он просто искал сексуальных радостей на стороне. А зачем бы еще женатому мужчине так суетиться?
А зачем суетиться вокруг нее этому Маку?
Разве она дала ему повод так себя вести? Совсем наоборот. Большинство мужчин, публично получив пощечину, скрылись бы с ваших глаз с такой скоростью, что только пятки бы сверкнули. Но этот Мак – нет, Габриел, аккуратно поправила она себя, – этот Габриел поступил не так, как большинство мужчин. Он слишком расчетлив и высокомерен, чтобы поступать, как все. Для большинства мужчин, думала Клаудия, важнее всего, что скажут о них другие, они страшатся прослыть оскорбленными ухажерами, если не еще чем-нибудь похуже. И меньше всего их волнует, что чувствуете вы.
Клаудия вышла из ванной и, направляясь к спальне, бросила в пространство:
– Ванная свободна.
Он показался в дверях кухни, все еще по пояс обернутый в простыню. Нет, это просто возмутительно!
– Вы что-то сказали? – спросил он с таким простодушием, что у нее мелькнула мысль о явной провокации.
Черт побери! – думала она, торопливо закрывая дверь спальни. Дай ему только пальчик, и он всю руку сожрет. Надо быть с ним настороже, иначе живо окажешься одной из брошенных дурочек с разбитым сердцем.
Но вскоре этот словесный хлам стал ей смешон. Все это к нему не относится. Какого черта она бесконечно ворчит и бормочет себе под нос всякие глупости? Будто обрывки монологов из чужих ролей. Она подняла лицо. В конце концов, еще не поздно. Иначе все было бы по-другому. Однажды она потеряла роль в мыльной опере, потому что исполнитель главной роли захотел сниматься со своей последней подружкой. Но в этом отчасти была и ее вина. Если бы ее агент и отец не проявили излишнего ханжества, если бы она, подписывая контракт, получше всматривалась во все его пункты, вместо того чтобы витать в облаках, им не удалось бы так просто избавиться от нее в последнюю минуту.
Она говорила Маку, что приложила руку к постановке «Частной жизни» из-за Люка. Но, по правде говоря, в то время она и сама была рада этой работе. А потом ей в руки свалился телесериал. Наполовину натянув широкие шоколадного цвета брюки, она остановилась, вспоминая, как это было. Она заменила Джоанну Грей в последний момент, потому что, когда съемки должны были вот-вот начаться, Джой сломала себе руку. Должно быть, она затаила обиду.
Клаудия замерла, ужаснувшись направлению своих мыслей. Джоанна – давнишняя ее приятельница еще со времен учебы в Королевской академии драматического искусства; они работали вместе, играли вместе, флиртовали с одними и теми же мужчинами. Джоанна профессиональная актриса. Ей ли не знать, что съемочная группа не может ждать, пока ее кость срастется. И вряд ли она способна за собственное невезение возненавидеть ту, которая ее заменила. Они встречались за ленчем незадолго до последнего уик-энда, и Джой, проявив беспокойство, пыталась отговорить ее от прыжка с парашютом, тогда-то Клаудия и пообещала Джоанне, что отдаст ей свою роль в «Частной жизни», если переломает себе ноги или с ней случится что-нибудь похуже.
Клаудия вышла из задумчивости, натянула брюки, поверх бледно-персиковой шелковой рубашки надела прямого покроя жакет без ворота, выпустив наружу воротник рубашки, так что он немного приподнялся. Потом зачесала волосы назад и на затылке сколола их гребнем. Скромно, но элегантно, подумала она, любуясь полученным результатом. В самый раз для выпуска новостей, который люди просматривают за завтраком.
Склонившись к зеркалу, она еще раз придирчиво осмотрела свой макияж и увидела, что синяк полностью скрыть все-таки не удалось. Ну да ладно. Ведь предметом разговора скорее всего будет парашютный прыжок, сойдет и еле заметный след синяка. Лишь бы только не спрашивали ее о Маке… о Габриеле. Надо привыкнуть и больше не оговариваться. Но почему, черт возьми, она так боится его рассердить?
Да и вообще, на каком основании он сделал целую историю из того, как ей его называть? Лапает ее, где захочет, целует, как… как любовник. Да что она, черт возьми, зациклилась на этом слове? Стук в дверь спас ее от необходимости отвечать себе на этот дурацкий вопрос.
