Анжела Марко - Грезы Мануэлы
Он навалился на нее всем телом, одной рукой давил на нее, другой так вцепился ей в волосы, что она не могла шевельнуть головой. Вздрагивая от чуждого, неведомого, она пыталась подчиниться Виктору. Даже сквозь туман страха и усталости Мерседес ощущала — надвигается неодолимое, неотвратимое, потом у нее вырвался громкий, протяжный крик.
— Тише ты! — глухо простонал Виктор, выпустил ее волосы и поспешно зажал ей рот ладонью. — Ты что, хочешь всю гостиницу переполошить, черт возьми? Подумают, я тебя режу! Лежи смирно, больно будет, сколько полагается, и все.
Как безумная, она отбивалась от чего-то жестокого, непонятного, но Виктор придавил ее всей тяжестью, ладонью заглушил ее крики, пытка все длилась, длилась без конца. Виктор не пробудил волнения в ее теле, и она чисто физически совершенно не готова была к происходящему, а Виктор не унимался и все чаще, все громче, со свистом дышал сквозь стиснутые зубы; и вдруг что-то изменилось, он затих, вздрогнул всем телом, передернулся, трудно глотнул. И наконец-то оставил ее, задыхаясь, вытянулся рядом на спине, и жгучая боль стала глуше.
— В следующий раз тебе уже не будет худо, — еле выговорил Виктор. — Женщине всегда больно в первый раз.
«Так что же ты мне заранее не сказал!» — в ярости хотела бы выкрикнуть Мерседес, но не хватило сил вымолвить хоть слово, всем своим существом она жаждала одного — умереть. Не только от боли, но от того, что поняла: для Виктора она сама — ничто, всего лишь приспособление для его удовольствия.
Во второй раз боль была ничуть не меньше, и в третий тоже; Виктор злился, он воображал, что некоторое неудобство чудом пройдет после первого же раза. Он не мог понять, с какой стати она отбивается и кричит; в сердцах он повернулся к ней спиной и уснул. А Мерседес лежала, и слезы катились по вискам.
Ему-то явно не больно. И потому она ненавидит, да, ненавидит и все это, и его самого.
Она совсем измучилась, пыткой было малейшее движение. Мерседес с трудом повернулась на правый бок, спиной к Виктору, зарылась лицом в подушку и заплакала. Сон не шел, а вот Виктор спал крепким сном, от ее робких, осторожных движений даже не изменился ни разу ритм его спокойного дыхания. Спал он очень тихо, не храпел, не ворочался, и Мерседес, дожидаясь позднего рассвета, думала: если б достаточно было просто лежать рядом в постели, она бы, пожалуй, ничего не имела против такого мужа. А потом рассвело — так же внезапно и нерадостно, как с вечера стемнело.
Проснулся Виктор, повернулся к ней.
— Ты не спишь?
— Нет, — дрожащим голосом ответила она.
Мерседес почувствовала, что он целует ей плечо, но она так устала, что не стала сопротивляться.
— А ну, Мерсик, дай-ка на тебя поглядеть, — скомандовал он и положил ей руку на бедро. — Будь паинькой, повернись ко мне.
Сейчас ей было уже все равно; морщась, она повернулась на другой бок и подняла на Виктора угасшие глаза.
— Мне не нравится имя Мерсик. — На такой протест он притянул ее к себе и припал губами к груди. Тело Мерседес терпело, а мысли были далеко; хорошо хоть, что он не повторяет вчерашнего и нет той боли, больно просто потому, что все ноет от каждого движения. Мужчин невозможно понять, что за удовольствие они в этом находят. Это отвратительно, какая-то насмешка над любовью. Еще тогда она сказала себе: не надейся, Мерседес, что все это завершится появлением ребенка.
Руди тем временем уже закончил свою тренировку и вернулся к Мануэле. Мерседес, глядя на них, подумала, что ей нужно постараться каким-то образом уберечь от такого морального бесчестия дочь. Нужно будет ей как-то все подробно объяснить. Ведь даже сейчас, живя с Коррадо, Мерседес ощущает в душе последствия той первой ночи.
Весь день прошел у Мерседес под впечатлением воспоминаний. Ей еще рано разговаривать о таких важных проблемах с дочерью, и поэтому вечером она заглянула в ее спальню с единственной целью: уложить спать.
Мануэла лежала в постели и играла с куклой.
— Тебе уже пора спать, — сказала Мерседес.
Мануэла не обратила на ее слова никакого внимания и попросила:
— Давай поговорим с тобой, мамочка!
— Давай. О чем же?
Лицо у Мануэлы сделалось серьезным.
— Как ты думаешь, настанет день, когда папа сможет мной гордиться?
— Конечно же, дорогая.
— Ты ведь любишь нашего папу?
— Конечно, Мануэла! Разве ты в этом сомневаешься?
Мануэла улыбнулась и погладила Мерседес по руке.
— А почему у вас больше нет детей?
Мерседес задумалась. Нужно было все же объяснить дочери.
— Мы с папой думаем, — сказала она, — что так будет лучше. Кроме того, моя и папина любовь полностью принадлежит только тебе.
— Да, но…
— Что — но?
— Мне бы хотелось еще иметь сестру или брата…
— У тебя ведь есть Руди и Марианна, — нашлась Мерседес.
— Но они мои кузены, — запротестовала Мануэла, — а мне бы хотелось иметь сестру, а не быть единственной дочерью.
Мерседес погладила дочь по головке, притянула ее к себе и крепко обняла.
— Мануэла, нет ничего плохого в том, что ты наша единственная дочь.
— Да, но мне будет трудно одной выполнить все, о чем мечтает наш папа. Поэтому я иногда думаю, что должна буду выйти замуж за Руди. Конечно, только тогда, когда он научится разбираться в лошадях. Это обрадует папу больше всего на свете!
— Ну хорошо, — усмехнувшись, сказала Мерседес. — Только я думаю, что в восемь лет есть много других предметов для размышлений. Рано тебе еще думать о замужестве.
— А почему, мама?
— Хотя бы потому, что уже поздно и завтра утром тебе нужно идти в колледж.
— Ай! Я не хочу, мама!
— Все, спокойной ночи!
Мерседес укрыла дочь одеялом и, выключив свет, удалилась.
Исабель быстро привыкла к жизни в Штатах, вернее, к внешним ее формам. Видя какую-нибудь вещь, Исабель тотчас спрашивала себя, пойдет ли ей это. Известно, что подобный метод мышления не является признаком мудрости или утонченности чувств. Красивый наряд всегда был для Исабель чем-то весьма убедительным — он говорил в свою пользу мягко и вкрадчиво. И только лишь когда желанные вещи оказывались у Исабель в руках или же на ней, она обретала способность думать о том, что надо отказаться от них.
Фернандо всячески укреплял в Исабель уверенность в правильности ее поступков и суждений, ослабляя таким образом ее способность к сопротивлению разным соблазнам. А добиться этого совсем не трудно, особенно когда наше мнение сходится с желанием.
В глубине души Исабель не была уверена, что по-настоящему влюблена в Фернандо. Она считала себя гораздо умнее его и смутно догадывалась, что ему многого недостает. Если бы не это обстоятельство, если бы она не могла оценивать его беспристрастно и не разгадала бы его, ее положение было бы гораздо хуже. Она всецело обожала бы его и была бы глубоко несчастной от страха, что не сумеет добиться его любви, что у него может пропасть интерес к ней, что он бросит ее и она останется без всякой опоры. А так Исабель лишь слегка тревожилась за свою дальнейшую судьбу, пытаясь завладеть Фернандо целиком, но потом стала спокойно выжидать. Она не была уверена, что он именно таков, и сама не знала, чего ей хотелось. В последнее время она все больше отдавалась мыслям о матери. Эти чувства полностью поглотили бы ее, если бы не появился Марио. Он поселился в соседнем номере гостиницы. Фернандо и Исабель в первый же день познакомились с Марио, и Исабель увидела перед собой человека намного умнее Фернандо. Нельзя было сказать, что Марио нравился Исабель, но он нашел в ее душе какую-то еще свободную и никем не занятую нишу.
