Ирина Муравьева - Отражение Беатриче
– Ты видел? Ты видел? – захлебываясь, бормотала она, одной рукой прижимая к себе Вареньку, а другой вцепившись в воротник Краснопевцева. – Спокойно приехали, все хорошо, и вдруг она – навзничь! Глаза закатила! Мы все сразу к ней. Нашатырю поднесли, она очнулась. А белая вся, ты ведь видел? Мы ее на диван стали укладывать, а она говорит: «Ой, мама, меня затошнило!» Я думала, съела чего, а дядь Костя кричит: «А где тебе больно, Анюта? Где больно?» Она вот сюда пальцем ткнула. – И слегка отстранив от себя ребенка, Туся ткнула рукой в левую грудь. – А тетя Леля сразу бросилась звонить в неотложку. Они очень быстро приехали, мы их еще даже не ждали.
– Что с ней? – сипло спросил он.
– Сказали, что, может, инфаркт. Сейчас, говорят, будем сердце обследовать. Ей двадцать шесть лет – так откуда ж инфаркт?
– Куда увезли?
– В Склифосовский, сказали.
– На Сухаревке?
– Да.
– Наталья! Я никогда денег не одалживаю, но мне на машине намного быстрее...
– Конечно, конечно! – всхлипывая и шмыгая носом, ответила Туся. – Постой, я достану сейчас! Подержи!
Она передала ребенка Краснопевцеву так, как будто это был какой-то предмет, и начала рыться в кармане. Он взял в руки сверток, наскоро поразившись тому теплу и терпкому молочному запаху, который исходил от него, почти проникая под кожу. Туся выгребла из карманов все, что у нее было. Он сунул обратно ей в руки ребенка, сказал: «Я отдам, ты не бойся» и бросился бегом к стоянке такси.
В вестибюле Института Склифосовского было много народу, но он сразу же увидел Елену Александровну и Константина Андреевича, которые с двух сторон ухватились за рукава белого халата немолодого, ярко-рыжего доктора, не давая ему уйти. Краснопевцев подошел сзади, и доктор обернулся.
– А вы кто?
– Я муж. Как она, что?
– Я уже объяснил, – терпеливо сказал доктор. – Сейчас прогнозировать трудно. Сейчас подождем. Приступ сняли. Почти. Пускай отдохнет. Завтра мы поглядим. Если то, что я предположил, подтвердится, я бы на вашем месте решился на операцию.
Елена Александровна зашаталась.
– Тихонько, тихонько! Мы такие операции делаем. Вернее: мы начали делать. Конечно, есть риск. И огромный. Но так ведь... – Он замолчал и грустно из-под круглых очков посмотрел на них. – Но так она долго ведь не проживет.
Елена Александровна, не плача, начала ловить воздух открытым ртом. У Константина Андреевича мелко задрожал подбородок.
– Я вам говорю все, как есть. Сегодня ведь вовремя просто поймали. Бригада свободна была и успела. А в следующий раз? А на дачу поедет? Ведь это: пятнадцать минут и – конец.
– Постойте с концом-то! – грубо оборвал его Краснопевцев. – А я слыхал, есть аппарат. Он, если сердце само остановится, он может его... как сказать? Запустить. Он есть, и его применяют. Где нам его взять?
Рыжий доктор совсем не рассердился на грубость и мягко положил веснушчатую руку на плечо Краснопевцева.
– Тот аппарат, о котором вы, как я понимаю, говорите, называется дефибриллятор. Фибрилляция, то есть «мерцание» сердца – это возникающее от различных причин нарушение сердечной деятельности. Ваша жена именно этим и страдает. Но электрошок, который положен в основу работы аппарата, то есть дефибриллятора, – не то, что ей может помочь. Вы меня извините, я должен идти. Еще раз говорю: возможно, что я и ошибся в диагнозе. Для того, чтобы случился тот приступ, который сегодня случился у вашей жены, бывают и другие, не такие уж опасные причины. На это и нужно надеяться. Но я вас поставил в известность. Ко всякому нужно готовиться. Простите еще раз, я должен идти.
– Вы к ней? – спросил Краснопевцев.
– Я к ней.
– И я тогда с вами.
Доктор посмотрел на него из-под очков и махнул рукой.
– Пойдемте. Я дам вам халат. Только тихо, пожалуйста.
Елена Александровна разрыдалась и мокрой от слез рукой ухватилась за его пальцы.
– А я? Как же я? Я ведь мать.
– Нельзя же всем сразу. Вы тут посидите пока. Минут через двадцать придет медсестра, расскажет, что слышно. Вы ждите спокойно.
Она лежала в маленькой двухместной палате у окна. Соседняя койка, чисто застеленная белой простыней, пустовала.
– Заснула, – удовлетворенно пробормотал рыжий. – И то хорошо. Давно вы женаты?
– Почти что три года.
– Ну, добре.
Она открыла глаза и умными, отцовскими, внимательными глазами посмотрела на них.
– Проснулись? А я муженька вам привел. Ну, как вы?
– Спасибо. Мне лучше.
– Еще бы! – Рыжий улыбнулся. Краснопевцев почему-то обратил внимание, что расстояние между его крупными передними зубами так велико, что можно еще вставить зуб или два. – Давайте-ка пульс поглядим.
Он сел на кровать и обернулся к стоящему за его спиной Краснопевцеву:
– Садитесь на стул. Он пока мне не нужен. Садитесь, садитесь.
Краснопевцев опустился на стул. Во рту пересохло. Она опять закрыла глаза. Доктор одобрительно похлопал ее по руке.
– И пульс неплохой. Есть хотите?
– Хочу.
– Ну, пусть вам чайку принесут. Муж напоит. А после придется уйти. Тут нельзя. И так я нарушил порядок, впустил. А главный увидит – и будет мне взбучка.
Он вышел в коридор и громко приказал кому-то принести чаю в одиннадцатую палату.
– Чичас принесем! – ответил старушечий голос.
Краснопевцев пересел на кровать и задрожавшей рукой погладил ноги Анны под одеялом. Она покраснела.
– Анюта...
– Не нужно сейчас ничего говорить! – сказала она умоляющим голосом. – Не нужно сейчас! Я другое хотела...
– Конечно! – пробормотал он и, наклонившись, начал целовать ее колени под одеялом. – Все так, как ты хочешь. Конечно, конечно...
– Они говорят, что все будет... со мной... Они говорят: хорошо. Я поправлюсь...
– А как же иначе? – Он не поднимал голову, чтобы она не увидела его мокрых глаз, и все быстрее и быстрее целовал ее колени под одеялом. – Поправишься скоро! На дачу поедем...
– Ты Варю-то видел? – спросила она.
– Еще бы! Ресницы! Длинней, чем твои!
– Сережа, постой. Посмотри на меня.
Он оторвался от ее коленей.
– Если я умру. – Она ясно светлыми, уставшими глазами смотрела на него. – Подожди. Я не думаю, что это будет. И я не этого боюсь. Не этого. Я за нее боюсь.
Краснопевцев понял, что она говорит о ребенке.
– Я маме с папой этого не могу сказать. Не смею. Потому что они... – Она запнулась, подыскивая слова. – Я для них – все равно, что она – для меня.
– И ты – для меня, – прошептал Краснопевцев и, наклонившись, снова начал целовать ее колени под одеялом.
