Тщательно отшлепанная (ЛП) - Коул Тилли
— Гарри! — воскликнула я, в расстройстве схватившись руками за голову. — Неужели он действительно такой старый?
— Нет. Чуть больше ста. Но, честно говоря, в этом доме это практически новая вещь. — Мы подошли к столу. Гарри указал на другой конец. — Ты садишься там, а я здесь. — Он указал на другое место. Я посчитала стулья между ними. Их было тридцать.
— Ты серьезно? — спросила я.
— Нет, — ответил Гарри с абсолютно серьезным лицом.
Когда его губы сложились в небольшую улыбку, я покачала головой.
— О, да ты сегодня полон шуток.
— Сейчас. — Он подвел меня к месту, которое объявил своим, и выдвинул стул рядом с собой. — Давай поедим, а потом поговорим.
У меня свело живот. С тех пор, как я вчера приехала сюда, все между нами было прекрасно. Но как бы мы ни старались, не могли избавиться от слона в комнате. Мне нужно было, чтобы он объяснил мне про Maître, «НОКС» и все остальное, и мне тоже нужно было перед ним извиниться.
— Итак, что мы будем есть? — спросила я, стараясь избежать тяжелых тем до ужина.
— Жареную перепелку с капустой.
— Чудесно! — сказала я, тут же внутренне умирая. Я была голодна и нуждалась в настоящей, черт возьми, еде. Но когда принесли блюда, и купол был поднят — «Тортелли ди Зукка», — сказала я, увидев на своей тарелке любимое блюдо.
— Я подумал, что перепелку мы оставим на другой вечер.
Я накрыла руку Гарри своей и сжала.
— Я знала, что в глубине души ты хороший человек.
Мы ели и вели светскую беседу. Когда кофе был выпит, а посуда убрана, Гарри подвел меня к уже пылающему камину и налил мне стакан виски. Я села рядом с ним на диван.
Между нами повисло молчание, пока Гарри не сказал.
— Фейт. Пожалуйста, позволь мне все объяснить. Рассказать тебе все.
— Хорошо, — сказала я, и теплое сияние от огня не помогло мне избавиться от внутреннего холода.
Гарри наклонился вперед, уперся локтями в колени, а рукой задумчиво помешивал виски в бокале.
— Ты должна понять, что таким, каким я был — высокомерным, грубым и холодным, — я стал после того, как потерял мать. Я говорю это не для того, чтобы вызвать сочувствие. А потому, что это правда. — Он сделал небольшой глоток виски. — Мы с отцом за последнюю неделю, прошедшую после его сердечного приступа, много беседовали.
— Правда?
Он кивнул.
— У нас было много того, что нужно сказать друг другу. Мне нужно было многое сказать. Он должен был знать, что сделал со мной, что изменило меня. Что заставило меня… вести себя так после смерти мамы. — Я тоже сделала глоток виски, позволив теплу скользнуть по горлу.
— Когда я учился в университете, то был немного диким, — признался он. — Большую часть времени проводил пьяным и спал. Днем я был Хайдом, студентом, а ночью — гулякой. И именно таким я привык быть.
Не могла представить себе Гарри таким. Но я никогда не теряла родителей, поэтому не могла знать, как бы это повлияло на меня.
— Однажды летом я был в Нью-Йорке со своим отцом. — Он улыбнулся, но эта улыбка была тусклой. — Мой друг пригласил меня в Хэмптон. Я, конечно, поехал. Когда мы приехали, он рассказал мне о вечеринке, которая должна была состояться в тот вечер. Секс-вечеринка, только все были в масках. Это должно было происходить абсолютно анонимно. Люди в Хэмптоне нуждались в анонимности. Они должны были поддерживать свою репутацию, защищать свои позиции силы и власти.
Гарри смотрел в огонь, возвращаясь в то время.
— Я не мог поверить своим глазам, — сказал он. — Это была свобода. В этой маске я чувствовал себя… — он нахмурился. — Всю свою жизнь я провел под микроскопом. Люди следили за каждым моим шагом. Не делай этого, Гарри. Это повредит нашему бизнесу, Гарри. Виконт так себя не ведет, Гарри. Меня тошнило от этого. Надоело жить с призраком отца, надоело жить без матери. Надоело жить для других, а не для себя.
— Гарри… — прошептала я, почувствовав тяжесть, давившую мне на грудь от печали в его голосе.
— Я рассказал о вечеринке своему другу. Он жил на Манхэттене. — Гарри покрутил лед в виски. — Он сказал мне, что я должен организовать нечто подобное в Верхнем Ист-Сайде. Взять с людей плату за участие, заставить их подписать соглашение о конфиденциальности, и настоять на том, чтобы все были в масках и плащах для анонимности. Гарри пожал плечами. — Так я и сделал. И это стало не просто популярно, а имело оглушительный успех. И я сделал это без какого-либо участия моего отца.
Как бы безумно это ни звучало, я почувствовала вспышку гордости за Гарри.
— Поначалу я снимал дома, каждую неделю перевозил клуб в новое место. К тому времени я назвал его «НОКС». В конце концов, мы заработали достаточно, чтобы я смог инвестировать в постоянное место.
— Таунхаус на Манхэттене?
Гарри кивнул.
— Да. — Он рассмеялся. — У меня был список ожидания длиной с Бруклинский мост. Но к тому времени мои дикие времена подошли к концу, и я увидел в «НОКС» реальный, жизнеспособный бизнес. Но также и выход для таких людей, как я. Людей, которые в своей повседневной жизни чувствовали себя как в тюрьме. — Гарри выпил свой виски, затем налил еще, долил и мне.
— Спасибо.
Гарри откинулся на спинку дивана.
— К тому времени, когда я создал его, моя дикая натура уже давно угасла, но я приобрел репутацию.
— Maître, — сказала я.
— Maître. — Гарри покачал головой. — С той первой ночи в Хэмптоне я использовал этот чертов французский акцент. Конечно, я мог свободно говорить по-французски. Я только на нем и говорил с мамой. И не знаю… — он запнулся, не найдя слов.
— Ты чувствовал себя более защищенным.
Гарри встретил мой взгляд.
— Именно, — сказал он с самодовольной улыбкой. — Это было глупо, но маска, плащ и этот проклятый акцент сделали меня кем-то другим. На какое-то время я перестал быть Генри Синклером III, наследником герцогства. Я стал Maître Огюстом, и это было чертовски приятно. Я держался особняком. Никто меня не знал, и мой бизнес процветал.
Гарри взял меня за руку, как будто ему нужны были силы, моя поддержка.
— Я больше не потакал своим прежним диким наклонностям, Фейт. Но — и можно утверждать, что это еще хуже, — вместо этого я стал жестким и холодным человеком. Ты была права, когда говорила, что я напыщенный и высокомерный. Так оно и было. И мне нравилось быть таким. В моем кругу общения это было обычным делом и даже приветствовалось. — Он крепче сжал мою руку. — А потом я встретил тебя. — Его губ коснулась ласковая улыбка. — И ты врезалась в меня, как шаровая молния. — Гарри поцеловал мою руку, мои пальцы. — Я никогда, за всю свою жизнь, не встречал никого, похожего на тебя.
— Я тоже, — сказала я, почувствовав себя так, словно к каждому моему плечу прикреплен воздушный шар, поднимающий меня высоко над землей.
— В тот первый день, в комнате для собраний стажеров… — я поморщилась, слишком хорошо помня тот день. Гарри вздохнул. — Я только начал получать помощь.
— Помощь?
Гарри провел пальцами по сердцу.
— После того, как все эти пьянки и тусовки прекратились. — Он уставился на пламя в камине, потерявшись в прошлом. — После того, как я успокоился и попытался сосредоточиться на своей жизни, на своем будущем, большую часть времени я чувствовал онемение. Когда я не был оцепеневшим, то злился или грустил.
— Почему?
— Из-за мамы, — сказал он, и это единственное слово было наполнено такой любовью, что у меня сжалось сердце. — Я не осознавал этого, но все еще был в шоке. Даже будучи мужчиной, достигшим двадцати пяти лет, шок, травма от потери мамы в столь юном возрасте не затягивались во мне, как смертельная рана, которая никак не заживала. Он сделал паузу и собрался с духом. — Ее смерть… то, что мы не попрощались… сломала часть меня, отняла кусочек моего сердца, который, честно говоря, я не думаю, что когда-нибудь смогу вернуть.
— Гарри, — сказала я, мой голос дрожал от грусти.
— Я всегда был интровертом. И смотрел на таких людей, как ты, полных жизни и радости, свободно общающихся с другими, и удивлялся, как у тебя так легко это получается. Как ты можешь осветить комнату одним своим присутствием.
