Юрий Перов - Прекрасная толстушка. Книга 1
Рубашка для Алексея нашлась, и не одна. Он хоть и еще подрос в тюрьме, но был худее дедушки. А рукава на дедушкиных рубашках были всегда слишком длинны, и он, чтобы их подтягивать, носил специальные круглые резинки. На самом деле это были плотные пружинки из тонкой металлической проволоки, слегка приплюснутые с двух сторон, но их все упорно почему-то называли резинками. Я любила играть этими пружинками, а бабушка все время их у меня отнимала, потому что боялась, что я их растяну.
Рубашки у дедушки были двух типов, обыкновенные и со сменными воротничками. Они лежали отдельной стопкой и пристегивались к рубашкам изумительно гладенькими холодными никелированными запоночками. Я и ими любила играть, но бабушка в панике отнимала их у меня, опасаясь, что я их проглочу от восхищения или засуну в нос.
Опасения ее были не так уж и беспочвенны, в ухо я себе такую запоночку уже засовывала… И так глубоко, что для ее извлечения бабушке пришлось вооружаться пинцетом и надевать золотые «рабочие» очки.
Идеально чистые, накрахмаленные и отглаженные рубашки бабушка с нежной верностью хранила в верхнем ящике своего личного комода.
А я не дождалась Алексея…
Правда, он сам освободил меня от этого, передав с Толя- ном, чтобы я не приходила на суд и не ждала его. Но он не велел мне забывать его…
И вот он пришел и вправе спросить… И что я ему отвечу? Что забыла? Что была неверна? Сколько раз, спросит он. И я ведь не захочу соврать. Только имен, пожалуй, не назову. Не потому что боюсь. Ни к чему ему знать их имена. Хотя и боюсь тоже. Только не за себя. За них. За тех, кто жив.
Тут я невольно вздрогнула, ведь из четырех моих мужчин половины уже не было в живых. И кто знает, не для меня ли Нарком хотел завоевать эту шестую часть света, хозяином которой он уже фактически был? Тогда выходит, что и он погиб из-за меня? Хотя мне, конечно, очень самонадеянно и даже глупо было думать так про Наркома. Все его любовницы, которые уцелели, вероятно, думали так же, но все же…
А не из-за меня ли сел в тюрьму Алексей? Не для того ли он воровал, чтобы с шиком водить меня в кино и угощать шоколадом, который в те времена был немыслимой роскошью?
А я не дождалась его…
Но ведь он сам сказал, чтобы я его не ждала!
А разве дедушка своей смертью не освободил бабушку? Но она была верна ему до смерти. Умирая, она улыбнулась и шепнула мне, что скоро они встретятся. Она могла говорить в голос, но шептала, чтобы остальные женщины в палате не слышали. Это для нее было слишком личное, почти интимное…
Потом она попросила меня сходить за сестрой, чтобы та сделала ей укол. А когда я вернулась, она уже умерла. И на губах у нее застыла улыбка тайной надежды. И никто в семиместной палате даже не заметил, как она скончалась. Все думали, что она задремала.
Последние слова ее были о верности.
А я не дождалась Алексея.
И моя готовность отвечать за это уже ничего не меняла.
9Глотая горькие слезы, я выбрала для Алексея две рубашки. Одну голубую в полоску, а другую чисто белую.
Пиджаки у дедушки тоже были всегда роста на два больше, чем это требовалось. Очевидно, он себя видел человеком более высоким, чем был на самом деле. Причем он не давал бабушке укоротить рукава, и они всегда закрывали его маленькие, сухонькие и, по признанию бесчисленных пациенток, «золотые» ручки до половины пальцев. Я выбрала темно-коричневый, двубортный, сильно приталенный.
С брюками было сложнее. Они были явно коротки, и отпустить было нечего. Я осмотрела даже летние, чесучовые. О том, чтобы Алексей мог появиться на улице в своих лагерных, и думать было нечего. Даже если бы я смогла их отстирать и погладить.
Вспомнив, что у меня лежит отрез костюмной полушерстяной ткани, черной в редкую полоску, я решила сшить ему брюки.
Хозяйка отреза заказала мне костюм. Она была полная и, в отличие от меня, низенькая, квадратная, и сильно страдала от своей полноты или, как говорят теперь, комплексовала. Ткань мы с ней выбирали вместе в Серпуховском универмаге. Она, вопреки моим советам, купила ее на полтора метра больше. Я была уверена, что ткани хватит и на брюки, тем более что ширина ее была 140 см.
Я готова была сидеть за машинкой всю ночь. Я готова была сделать все что угодно, лишь бы он не спрашивал, как я его ждала вопреки его наказу не ждать…
Дедушкино прямое пальто с черным каракулевым воротником и такой же каракулевый пирожок даже и примерять не нужно было. Дедушке оно было почти до ботинок. Я беспокоилась лишь о том, подойдут ли Алексею дедушкины белоснежные бурки из белого плотного войлока, которые бабушка всегда мыла мочалкой с мылом.
Если не подойдут, решила я, нужно будет отмыть с мылом его ужасные ботинки и как следует надраить гуталином, тогда в них можно будет выйти из дома.
А вот в чем не было недостатка в нашем доме, так это в шерстяных ручной вязки носках, перчатках и варежках. На этот счет я была совершенно спокойна. Бабушка навязана их на всю мою жизнь вперед. Я и до сих пор зимой хожу дома в ее носках, которые приятно пахнут нафталином.
Это странно, но я тогда ни на секунду не задумывалась о том, что, укрывая и способствуя беглому заключенному, я совершаю уголовно наказуемое преступление. О том, что Алексей действительно опасный преступник, что он кому-то там выбил глаз, что кого-то «похоже, замочил»… Я уже знала значение этого слова и слова «вышка». Мне его как-то объяснил Нарком.
Когда я вернулась в кухню, он стоял около плиты и готовил в ковшике свой особый чай, который называл «чифирем». Он даже не оглянулся на меня, когда я вошла. От него и раньше-то слова не услышишь, а тут я решила, что он все про меня знает. Знал же он откуда-то про смерть бабушки. Я хотела, чтобы он сам заговорил об этом, и боялась этого.
Не зная, что ему, сосредоточенному на булькающей кастрюльке, сказать, я решила, что лучше всего продолжать действовать, и вышла за портновским метром.
Когда я вернулась, он уже приготовил свой «чифир» и держал обернутый полотенцем ковшик в ладонях, словно сидел в заснеженном лесу и грелся, хотя на кухне, как и во всей квартире, было очень тепло и уютно. Он с закрытыми глазами склонился над ковшиком и глубоко и осторожно вдыхал горячий, пахучий пар.
Никогда я не видела у него такого мечтательного выражения лица. Я поняла, что он не слышал, как я в своих толстых вязаных носках подошла к кухне, и, бесшумно отступив, вошла, уже громко топая.
Он поднял голову и посмотрел на меня затуманенными глазами.
— Мне нужно обмерить тебя, — сказала я, показывая ему метр.
— Зачем? — спросил он.
— Я подобрала тебе всю одежду, кроме брюк. Хочу сшить.
