Неродственные связи - Лина Манило
Для меня Маша всегда будет маленькой и самой любимой, пусть даже в сорок, пятьдесят. До самого моего последнего вздоха останется.
– Мышонок, поспи, пожалуйста, – прошу, оглаживая её худенькое плечико. – Тебе нужно отдохнуть. Всё обязательно забудется, всё станет не таким острым, и боль отступит, но на всё нужно время.
Я снова плачу. Вытираю рукавом слёзы, а Маша бормочет тихонько, и каждое её слово переполнено болью.
– Он сказал… мама, отец сказал, что ему нужна моя помощь. Я поехала, никому не сказала, думала, быстро всё сделаю и успею на ужин… мама, он зачем так? Не понимаю.
Входит медсестра, просит не тревожить пациентку, улыбается устало, но тепло. Совершает какие-то манипуляции, мерит температуру, тычет в мою дочь ещё какими-то приборами, что-то приговаривает едва слышно. Отхожу к окну, обнимаю себя за плечи и, глядя в тёмное небо, впервые прошу кого-то невидимого там, высоко, чтобы он помог нам.
Я всегда надеялась только на себя. Стараясь быть сильной, никого не молила о помощи, не плакала на людях. Только ночами позволяла себе слабость и слёзы. Но сейчас, когда жизнь моей дочери в один момент превратилась в кошмар, а человек, который должен был любить и заботиться, предал, впервые чувствую бессилие.
* * *Уже через несколько дней нам разрешают забрать Машу домой. И вроде бы всё хорошо, и нет причин для беспокойства, только… тревожно как-то. Она улыбается, иногда даже смеётся, с аппетитом ест, но я не чувствую искренность во всём этом. Маша словно специально храбрится, никого не желая расстраивать, но все, кто знают её хорошо, тревожатся.
Неделя за неделей моя дочь изображает бурную деятельность: бегает на лекции, встречается с подружками, гуляет с Костиком, даже танцует и громко поёт, но от всего этого веет истерикой.
Я не психолог, не имею никакого образования в этой области, я всего лишь преподаватель танцев, но я прекрасно разбираюсь в детях и отлично знаю свою дочь. И такая Маша кому угодно может показаться прекрасной, только моё сердце колотится в груди, бьётся о рёбра слишком уж лихорадочно.
Я работаю, учу детей правильным движениям, готовлю девочек к конкурсу, с головой погружаюсь в привычные дела, встречаюсь с Сергеем и топлю тревогу в повседневности. Окружаю дочь заботой, стараюсь сделать её жизнь комфортной, и она кажется счастливой и радостной, только всё чаще кажется, что её внутренний апокалипсис становится лишь грандиознее.
Костик ходит к нам каждый день, но и ему понятно, что с Машей что-то не то. Она сломана, но делает всё, чтобы никто об этом не догадался.
– Алиса Николаевна, – Костик ставит на стол в моей кухне бумажный пакет с любимыми сладостями Маши, и устало оседает на стул. – Она отказалась от конфет.
И вроде бы ерунда, верно? Сущая глупость, но Маша никогда не могла отказать себе в удовольствии слопать лишнюю шоколадку. А сейчас…
– Может быть, на диету решила сесть? – подаю идею, хотя ни на грамм в неё не верю.
– Маша и на диету, – Костик фыркает и зябко поводит плечами. – Это же “Рафаэлло”, она никогда не могла устоять. Но сейчас мило улыбнулась, сказала, что не хочет и снова в учебник уткнулась.
И я впервые решаюсь озвучить то, что гложет меня с той страшной ночи.
– Костя, мне кажется, у Маши депрессия, – сажусь напротив, смотрю в окно, а на улице радостные дети лепят из остатков снега бабу, а внутри так остро ноет моё сердце.
Четыре недели прошло с момента предательства Самохина. Четыре невыносимые недели, за которые Маша всеми силами пыталась доказать, что у неё всё лучше, чем было до этого. Но каждый раз я замечаю, как сжимается дочь, какими больными становятся её глаза, когда речь хоть каким-то боком касается произошедшего.
Маша – пострадавшая, ей приходится ходить в полицию, отвечать на миллионы одинаковых вопросов, и я горжусь своей девочкой, которая действительно понимает, что Самохин должен сидеть в тюрьме. За своё преступление обязан.
Но Маше больно, но боль маскируется за истерическим весельем, а это совсем никуда не годится.
– Алиса Николаевна, я найду психолога, хорошего найду, самого лучшего, только…
И немного помолчав, добавляет:
– Я люблю Машу, очень люблю, но боюсь, она меня не послушает. Она сейчас делает вид, что самая счастливая и нормальная и её совершенно ничего не задевает, но… я вижу, с ней что-то не так, – вздыхает и лезет в пакет. – Будете шоколадку? Здесь разные есть: с коньяком даже.
Его глаза хитро блестят, когда он достаёт из пакета большую шоколадку, и словно бы мы с ним участники какого-то заговора, подмигивает мне. А я лишний раз убеждаюсь, насколько Маше с ним повезло.
Лишь бы он не устал, лишь бы не сбежал от проблем – у мужчин иногда такое случается. Я верю в Костика, и в их любовь верю, но страшно представить, что он может оказаться таким же, как и многие до него, и миллионы после. Не справившиеся с неприятностями, утомившиеся.
– А давай! Гулять так с музыкой.
Я ставлю чайник, вскоре приходит Сергей, и моё сердце трепещет каждый раз, когда вижу его. Кутаюсь в его объятия, как в самоё тёплое и мягкое одеяло, вдыхаю любимый аромат, а мой мужчина целует меня в висок, и эта привычка позволяет на миг поверить, что всё у нас всех так же, как и раньше.
Мы пьём чай, и Маша, активно жестикулируя, рассказывает, какой интересной была вчерашняя лекция по теории перевода. Сергей сжимает мою руку под столом, я немного расслабляюсь, но мысль о психологе кажется мне всё привлекательнее.
Глава 29 Алиса
– Мышонок, всё будет хорошо, – я уверенно беру Машу за руку. Дочь вздрагивает и мотает головой из стороны в сторону. – Это просто беседа, в ней нет ничего страшного.
– Ты считаешь, что я сумасшедшая? – всхлипывает, а я сильнее сжимаю её руку.
– Что за мысли? Это вообще как называется? – я немного повышаю голос, добавляю в него строгости, чтобы привести Машу в чувства. – Слушай, я всегда думала, что ты у меня современная
