Сердце офицера - Марина Анатольевна Кистяева
Петр подпер голову рукой, продолжив наблюдать за малышней. Забавная она, непоседливая. Ещё больше ему нравилось наблюдать, как Оля возится с ней. Гипс блондиночке ещё не сняли, она умудрялась и с ребенком поиграть, и на ужин что-нибудь вкусное приготовить. Он теперь ужинал дома, старался без повода не задерживаться.
Тесть сегодня на вечер напросился. Оля сначала словила немного паники, потом успокоилась.
— Представлю тебя ему официально.
— Зачем? — пискнула она, запахивая халат на груди.
— Ты живешь со мной. Ему интересно.
Покачав головой, Оля скрылась в ванной. Он заметил, что когда выдавал ей ту или иную информацию, ей периодически требовалось немного времени для осмысления.
А его топило нежностью…
Валентина Игнатьевна снова постучала к ним.
— Не передумала, хулиганье?
Саша важно посмотрела на няню и шажок за шажком направилась к ней.
— О, ты посмотри-ка на неё, соблаговолила. Пойдем-ка завтракать, как раз каша остыла. Петр, где Оля?
— В ванной.
— Тоже спускайтесь завтракать.
— Обязательно.
Идиллия…
Много ли мужику надо для счастья?
Петр откинулся на спину, заводя руки за голову. Идеальнее утра не придумаешь. Нет, он бы не отказался поспать ещё часика три, но и к такому раскладу тоже был готов.
Небольшое беспокойство царапнуло грудь, когда Оля не вышла из ванной через десять минут. Ему не понравилась эта заминка. Что смутило его девочку? Чего она снова испугалась? Что надумала?
Он вздохнул и уже собрался вытаскивать зазнобу из ванной. Не успел — она вышла сама. Ему хватило одного взгляда на немного побледневшее и растерянное лицо, чтобы в груди кольнуло.
Петр, не напрягая пресс, пружинисто сел на кровати и обеспокоенно спросил:
— Оль, что случилось? Плохо себя чувствуешь? Где болит, скажи.
Свесил ноги, поспешно вставая с кровати.
В каждой проходящей в молчании секунде таилась угроза. Петр подобрался, готовый к худшему. Знакомое колючее предчувствие потери накатило сначала одной волной, потом второй.
Он ничего не мог с собой поделать. Даже у него есть слабости…
— Нет… Ничего не болит, — растерянно отозвалась Оля, несколько раз моргнув ресницами.
Мужчина поднялся и, не обращая внимания на саднящую боль в груди, направился к ней.
Первым делом — помочь Оле. Разобраться, в чем причина её странного настроения. Остальное — потом.
— Тогда в чем дело? — и остановился в шаге от неё.
Оля вскинула подбородок кверху. В её глазах отчетливо считывалась даже не растерянность, а легкая паника, к которой он именно сегодня оказался не готов.
Петр не успел отреагировать на неё, Оля протянула вперед руку раскрытой ладонью кверху.
— Вот.
На ладони она держала тест на беременность.
Ему ли не знать, как они выглядят…
Громов взял протянутый тест.
— Две недели? — внезапно севшим голосом уточнил он.
Тут и уточнять-то нечего было, но Петру надо было что-то сказать.
Хоть что-то.
Любую глупость, потому что…
— Да. Я… беременная, Петь.
— Я вижу.
Она неотрывно смотрела на него. Такая родная, сладкая, необходимая ему девочка.
Теперь главное ему не скатиться в тот удушливый негатив, с которым Громов сталкивался многие годы подряд, и не сорваться на Оле, брякнув какую-нибудь гадость по типу того, что он не позволит сделать аборт. Он и не позволит, но… Лучше по-другому. Даже не так. Не лучше, а надо по-другому.
— Оль, маленькая, ну-ка, пойдем присядем.
Быстро довел её до кровати. Она послушно последовала за ним. Не стал садиться рядом, опустился на корточки напротив неё, заграбастав здоровую ладонь в свои руки.
Ему жизненно важно было прикасаться к Оле.
Смотреть на неё.
Чувствовать.
— Я думала, конечно, но как… Не думала, что сразу и…
— Стоп, Оль. Посмотри на меня. Давай-давай. Смотришь? Умница. А теперь выдыхай.
— Петь…
— Выдыхай, я сказал, — он постарался придать голосу максимальную теплоту. Никаких приказных ноток, никакой жесткости. Хотя самого его крутило с дикой силой. Казалось, кто-то всесильный, тот, на кого не распространяется влияние Петра, добрался до его внутренностей и со смаком наматывает их на железный кулак. Тянет, наслаждаясь его не то паникой, не то агонией, и не позволяет надежде занять это место. — Выдохнула.
— Да…
— Вот и умница. А теперь говори: чего паникуем? Чего едва мокроту не разводим?
Оля слегка нахмурилась, потом улыбнулась сквозь всё-таки выступившие слезы на глазах.
— Не знаю… Честно. Как-то растерялась, что ли.
— Почему? Мы же обговаривали твою возможную беременность.
— Да, обговаривали… Громов, блин, прекрати! — она повела плечом и пальцами сломанной руки слегка пихнула его в грудь.
— Что именно прекратить, девочка?
Он продолжил сжимать её ладонь.
И гладить… Снова и снова.
— Так реагировать.
— А как я реагирую?
— Не знаю. Но прекрати!
Такая чисто женская реакция. И такая чувственно-нежная.
— Оль, послушай меня. Ты сейчас чего разнервничалась? Ты не хочешь от меня ребенка?
Всё же один глупый вопрос сорвался с губ…
Его он не мог не задать.
Железный кулак в груди усилил давление…
— Хочу, — мягко выдохнула Оля сразу же. Без единой заминки.
И улыбнулась.
Робко и между тем смело. Как умела делать только она.
От её мягкости у Петра рвало крышу. Или дело в другом? Её «хочу» взорвало ему мозг, вынесло наружу нахрен.
Сердце заколошматило с бешеной силой, в ушах зазвенело. Вот тебе и легендарное громовское самообладание.
Петр улыбнулся в ответ, чувствуя, как сводит мышцы лица, несмотря на то, что облегчение сменило тревогу и подкрадывающуюся агонию.
— Тогда будем рожать. Будем же?
Второй глупый вопрос. А ведь не планировал его задавать.
Оля всхлипами набрала в грудь воздух и решительно выдохнула:
— Будем. Громов, но между нами…
