Тагир. Ребенок от второй жены (СИ) - Сафина Анна

Огонь заполыхал ярко, взвиваясь ввысь змеиными кольцами и языками пламени. На секунду мне показалось, что в отсветах пламени я увидел лицо Ахмета, искаженное мукой и злобой, но зажмурился, а когда открыл глаза снова, увидел лишь яростный огонь, пожирающий каждый участок дома.

Я смотрел на пожар до самого конца. Ушел только тогда, когда на месте прошлой жизни осталось лишь пепелище. Вот и всё.

Полгода спустя

Ясмина

Асланчик сегодня впервые сам сел. Он рос активным любознательным ребенком, которому всё было интересно. Иногда, когда я смотрела в его глаза, мне казалось, что через них на меня смотрит старший брат. Я улыбалась и прикрывала веки, немного пугаясь, но в душе радовалась каждому дню.

— Ну-ка, Аслан, иди ко мне, джигит, — появляется на пороге гостиной папа, подходит, протягивая руки к внуку.

Мама готовит на кухне, что-то напевая себе под нос. И такая идиллия у нас, что меня пробивает на слезу. Впервые за девять лет я вижу, как родители счастливы и наконец обрели покой.

Вот только не смогли они поехать на родину, не захотели больше там жить, хоть и имя Булатовых было очищено после совета старейшин. Оливковые рощи принадлежали отныне только отцу, но там работал и всё решал управляющий.

“Не хочу терять время, лучше проведу его с Асланом”, — говорил папа и пожимал плечами.

За эти месяцы, пока мой сын подрастал, приезжали посредники, предлагавшие зарыть топор войны между двумя семьями. Но отец был непреклонен, только с рождением внука стал смягчаться и смотреть в будущее ясным взглядом.

Тагир за это время ни разу не посмел приблизиться, знал мое нежелание. Но с каждым днем, как растет наш сын, меня всё больше гложет чувство вины. За то, что он растет без отца, без его любви и поддержки.

Вот только часто вижу черную машину у дома. Тонированную. Из которой никто не выходит. Приезжает утром, уезжает вечером. Безмолвно стережет нас.

Я поднялась на ноги и взяла Аслана из рук папы, захотелось прогуляться по парку, у нас это уже традиция. А перед самым выходом из кухни вышла мама.

— Аслан мне снился. Грустит, — печально улыбнулась она и взглянула на своего внука, погладила его по щеке.

Ее слова разбередили рану, но рубцы уже зажили, так что это вызвало лишь легкую грусть, которая прошлась по сердцу и заставила вдохнуть сладкий аромат младенца. Это подарило мне успокоение.

— Мы в парк, мам, — произношу и выхожу из квартиры.

Слова мамы до сих стоят у меня в памяти, не могу их понять и переварить. Почему брат грустит? Плохо ли ему? На что намекает?

А когда возвращаюсь с прогулки, вижу, как к подъезду подъезжает машина, из которой выходят старики. Сердце начинает грохотать, я на ватных ногах иду в квартиру.

Захожу, разуваюсь и иду к себе в комнату, понимая, что не стоит сейчас выходить пред чужие очи.

Сын уснул в кроватке, и я вырубилась следом. И впервые за долгое время приснился мне брат, стоявший на той самой ясной поляне. На этот раз не один. Рядом, прижавшись к нему, стояла Малика. Они оба улыбались, источали странное умиротворение, но вместе с тем немного тревоги. Она выглядела такой, какой я ее и запомнила. Красивой, утонченной, нежной.

— Малика, — прошептала она, а затем я проснулась в испарине, чувствуя, как тело обдает потом.

Я оглянулась по сторонам, тело мое дрожало. Ее слова были неожиданны и так похожи на то, что говорил Аслан. Неужели она хочет, чтобы я…?

Додумать не успела, в этот момент в комнату вдруг зашла мама, на лице которой было странное выражение.

— Что случилось? — спросила у нее.

— Отец согласился, — ответила без злости и боли, с легкой полуулыбкой.

Всего два слова, но они сказали мне о многом. Вскоре будет зарыт топор войны. И я этому рада, не хочу, чтобы мой сын страдал, ведь непрощенные обиды и ненависть распускают корни настолько глубоко, что их с каждым годом становится сложнее отодрать. А мои родители хотят покоя и ясного неба для Аслана. Сына. Внука.

С того дня машину Тагира видела чаще, но никто из нее не выходил. Не могла я пересилить себя, снова предать родителей.

— Вырастет сильным джигитом, будет маму защищать, — повторяла всегда мама, глядя на внука, но сегодня это прозвучало как-то по иному.

Я посмотрела на нее, но головы она не подняла, продолжала увлеченно играться с Асланом. Наступила тишина. А затем мама посмотрела на меня и вздохнула, словно решаясь на серьезный разговор.

— Дети не должны отвечать за грехи своих родителей. Но они всегда будут за них горой, что бы ни происходило вокруг. Сейчас я ясно это поняла. Аслан бы сделал для меня то же самое.

Замолчала.

— Мы не простим его. Никогда. Пока вас не было, он много раз приходил и стоял на коленях. Била его, и знаешь, легче не становилось. Вражды не будет, но мое материнское сердце не простит. Пусть всё совершила его мать, но боль от этого не меньше. И теперь, с приходом материнства, ты должна меня понять, — покачала головой мама. А затем глянула неожиданно пронзительно: — Но ты тоже мой ребенок. Моя дочь. Я только сейчас осознала, что все эти годы жила лишь памятью, совсем не думая о тебе. Взвалила на тебя ответственность, которую должна была нести сама. Не совершай чужие ошибки. Живи своим умом, своей жизнью. Думай о сыне и о себе. Мы с отцом хотим, чтобы ты была счастлива.

Я не осознавала пока ее слов до конца, но внутри меня отпустила пружина, которая годами заставляла находить в напряжении. И сейчас немного полегчало. Нет, я не стала внезапно счастливой, не обрела настоящее умиротворение, на это понадобятся годы и годы, но я почувствовала: я на правильном пути.

— Идем, сынок, на прогулку, — уже свободнее улыбнулась и потянула его к себе.

А когда вышла из подъезда, щурясь от полуденного солнца, впервые прямо и пристально посмотрела на тонированные стекла черной машины.

Остановилась, гипнотизируя машину на той стороне дороги. Не отрывая взгляда, глядела. А затем дверца открылась, и на землю ступил Тагир Юсупов.

Эпилог. Для тех, кто не желает ХЭ

Мы стоим друг напротив друга. Я не отвожу свой взгляд, и он понимает мой посыл верно. Переходит дорогу, встает рядом, с жадным любопытством вглядываясь вглубь коляски. Так смотрит голодающий в пустыне на сосуд с кристально-чистой, свежей водой, не может наглядеться, налюбоваться.

— Мы любим гулять в парке, — первой нарушаю тишину, толкаю коляску вперед.

Он не решается отобрать у меня ручку, но вижу, как хочет делать это сам. Но нет, это моя прерогатива. Только моя.

Мы идем молча. Периодически чувствую на себе его взгляды, полные тоски, но не смотрю на него в ответ.

— Мне сказали, ты не ездишь на родину, — разрезал тишину его голос.

Я промолчала. А что говорить? Не могу там появиться, нет на это пока сил. Снова видеть те лица, что устроили когда-то травлю, убили веру в людей. Знаю, теперь они будут виновато и стыдливо опускать головы, не посмеют смело смотреть мне в глаза. А я сейчас занимаюсь сыном, нет желания тратить время на этих людей.

— Ахилла перевезли сюда, на местный ипподром. Компания будет оплачивать уход за ним, он теперь твой, — прошептал в конце Тагир, а я замерла, чувствуя, как гулко колотится о ребра сердце.

— А говорил, сыну коня отдашь, а не мне, — слегка усмехнулась.

— Я… Не заслужил место рядом с вами и право учить сына жизни, — запнулся. — Я был не прав. Во всем не прав, Ясмина. Прости меня.

Эти два слова ничего не значили сейчас для меня. Просто слова, которые и я могу произнести так же легко и обыденно.

В этот момент раздалось кряхтение. Аслан проснулся. Мы как раз уже сделали круг и остановились у подъезда. Было видно, как не хотел расставаться с нами Тагир, словно оттягивал время, но говорить нам было практически не о чем.

— Разреши мне… — просипел он, когда я взяла на руки сына.

Я поколебалась секунду, а затем увидела, с каким интересом ребенок смотрит на отца. И позволила ему перекочевать в мужские руки. Тагир взял его с осторожностью, и взгляды двух мужчин одной крови встретились. Меня словно ударило молнией, так они были похожи. Не внешне, нет, что-то внутреннее, неуловимое.