Ирина Волчок - В Калифорнии морозов не бывает

Марк сказал:

— Я в деревню за молоком схожу. Вчера Ираида Александровна дала мне адрес одной бабульки, говорит, у неё молоко и творог очень хорошие, она всегда у этой бабульки берёт. Кофий я сварил, пей, пока свежий. И переоделся бы ты, а? А то весь гофрированный, как парадная пачка Истоминой.

Шутку про Истомину я не понял, но не обиделся. Марк дело говорил, переодеться мне следовало, в таком виде не хотелось бы попасть ей на глаза.

Марк взял чистую двухлитровую банку и ушёл. А я зашёл в свою комнату и быстро переоделся в новый спортивный костюм. Я его ещё ни разу не надевал, он у меня здесь на всякий случай лежал. Здесь у меня ещё один спортивный костюм лежал, тоже на всякий случай. Я его тоже давно не надевал, он мне совсем мал, мама его покупала, когда я ещё в девятом классе учился. Я его только раза три надел, а потом вырос. Мама никогда ничего не выбрасывает, вот костюм и сохранился. Сначала дома на антресолях лежал, потом она его сюда отвезла. Я тогда подумал: если она захочет переодеться, тогда этот костюм очень кстати придётся. Он совершенно новый, просто давно лежит.

Потом я выпил чашку кофе, а сам всё прислушивался, что там делается, на втором этаже. Совсем ничего не было слышно. Наверное, она ещё спала, хоть и было уже довольно много времени. Я тогда подумал: надо бы её разбудить, такое солнце, а днём какая погода будет — это ещё не известно. Ей самой, наверное, обидно будет, если такое утро проспит без всякой пользы.

Я поднялся на второй этаж. Там было темно. Наверное, вчера она нашла выключатель и сама выключила электричество. Или, может, Марк вздумал проверять, всё ли в порядке. Я же уснул, поэтому не видел, что он после того тут делал. Утром только увидел, что посуда вымыта, все прибрано. Может, он и на второй этаж поднимался, свет выключал. Это неприятно.

Я включил в коридоре свет и подошел к её двери. За дверью было тихо, вообще никаких звуков. Будто в комнате никого не было. Я почему-то сразу в это поверил и испугался. Я знал, что она должна быть там, но всё равно испугался. Я положил руку на дверь и немножко толкнул её.

Я был уверен, что она заперлась изнутри. На внутренней ручке была такая защёлка, если её повернуть, то можно запереть дверь без всяких ключей. Я был уверен, что дверь заперта.

Я совсем не сильно толкнул дверь, просто чтобы убедиться, что дверь заперта. Но коричневое полированное дерево легко и бесшумно поплыло от моей руки. В комнате был полумрак, сквозь шторы почти не проникал солнечный свет. Через полуоткрытую дверь свет из коридора веером падал на середину комнаты. Прямо на середину ковра. И я увидел, что на ковре, прямо посередине комнаты, лежит она. В первую минуту я даже испугался. А потом понял, что она постелила себе почему-то прямо на полу, и теперь просто спит.

Я вошёл в комнату и тихо прикрыл за собой дверь. Даже не знаю, как я решился войти. Не помню. Наверное, я не решался, просто ничего не соображал. Как бывает во сне, когда всё происходит вроде бы с тобой, но всё-таки без твоей воли, без твоего вмешательства. Будто всё заранее предопределено, ты уже ничего не можешь изменить, только участвуешь. Да, было очень похоже на сон. Но я всё очень хорошо запомнил.

Я помню, что когда я закрыл дверь, то ещё какое-то время стоял неподвижно. В комнате было довольно темно, а я вошёл из освещённого коридора, вот и ждал, когда глаза привыкнут к полумраку. Может, это был просто предлог. Может, я ждал, не проснётся ли она сама. И что тогда сделает.

Глаза быстро привыкли. Первое, что я увидел, — это её туфли на очень высоких каблуках. Туфли не стояли, как положено, а валялись возле двери, довольно далеко друг от друга. Я наклонился, взял её туфли и аккуратно поставил их возле стены, рядом друг с другом. Потом заметил, что в одной туфельке лежат её серьги из чернёного серебра с тёмно-красными камнями. Вернее — даже с вишнёвыми. Я вынул серьги и тихо положил их на журнальный столик рядом с диваном. Я терпеть не могу всяческого беспорядка. Но тогда мне показалось очень забавным, что она сунула серьги в туфли, а туфли бросила, как попало, куда придётся.

Потом я увидел её тёмно-вишнёвое платье. Оно полулежало в кресле, как живое. Как экзотическая бабочка, из тех, которые никогда не залетают в наши широты. Платье тоже спало, раскинув крылья. Я тогда подумал: надо бы сжечь это платье. Эти крылья бабочки. Эту лягушачью кожу. Тогда она останется здесь навсегда. Не сможет превратиться опять в постороннюю, из чужого круга, — и останется навсегда. В какой-то момент я всерьёз в это поверил. Я подкрался к платью и дотронулся до него. Платье проснулось, отстранилось от моей руки, соскользнуло на сиденье кресла и опять уснуло. Платье чувствовало себя спокойно, потому что знало: она рядом.

Она была рядом, на полу, посередине ковра, тоже спала. Я обошёл ковёр, стараясь не наступать даже на его края, сел на пол рядом с диваном и стал на неё смотреть. Мама говорит, что нельзя смотреть на спящего человека, от этого спящему может присниться плохой сон. Тогда я не помнил, что об этом говорила мама. Я просто хотел увидеть, как она спит.

Она спала в странной позе: лежала на боку, уткнувшись носом в подушку с вышитым тигром, а руки и ноги были вытянуты вперёд, далеко высунулись из-под покрывала, ладони и ступни сложены вместе. Узкие розовые ладони и узкие розовые ступни. Только пальцы рук были слегка согнуты, а пальцы ног — слегка растопырены. Я заметил, что кожа на подошвах была совсем гладкая, такая гладкая кожа бывает у маленьких детей. И маленькие дети тоже иногда спят в такой позе. Я однажды был по работе в детском саду, как раз в тихий час попал. Заведующая через дверь показала мне спальню, чтобы я убедился, какие там условия. Тогда я видел, что некоторые дети вот так спят. Ещё котята в такой позе иногда спят. Свалятся на бок, вытянут перед собой лапы, сложат их все вместе — и спят.

Тогда мне это показалось очень смешным — то, как она спит.

Я обхватил ладонями все её лапы и сгрёб их в пучок. Её лапы были очень горячими, как утюг, и в каждой лапе бился сильный медленный пульс. Целый пучок сильных медленных пульсов. Я вдруг услышал, как стучит моё сердце — в три раза быстрее. Раз — вместе с её сердцем, потом быстро: два-три, потом опять вместе с её сердцем: раз! Раз — два-три, раз — два-три… В ритме вальса. Я крепко держал в своих ладонях пучок её горячих пульсов, слушал ритм вальса и тихо смеялся. Я тогда подумал: наверное, именно такое состояние называют счастьем. Я уже понимал, что сошёл с ума, но при этом был счастлив. Очень.

Она шевельнулась, потянула свои лапы из моих рук, втянула их под покрывало, перевернулась на спину и, не открывая глаз, хмуро спросила: