Елена Гайворонская - Наследство
«Абсолютный слух, музыкальный…»
С возрастом она научилась так же чувствовать посторонние взгляды…
Взгляды?
Отчего-то Нине вспомнился странный старик около цветочной лавки. Нет, все-таки он не производил впечатления престарелого ловеласа, пускающего слюни на любую особь женского пола моложе тридцати. Он смотрел как-то иначе… Как? Да хрен с ним!
– Ты что, заснула? – удивился Асим.
– Ага, – открывая глаза, буркнула Нина. – И как это ты попал в мой сладкий сон?
– Что-нибудь подобрала?
– Пока нет.
– Да что ты хочешь, можешь объяснить?
Нет, она не может. Для того ей потребовалось бы рассказать про то, как
Непорочно-белые стеныУтопают в розовом солнце…
В общем, выставить себя слегка чокнутой. Ей это совсем ни к чему.
– Не могу, – упрямо сказала Нина. – Отстань. Я не архитектор. Когда увижу – покажу.
– Если верить легенде, гласящей, что все люди произошли от каких-либо животных, то ты – от ослицы.
– А ты от кобеля.
Нина отхлебнула кофе, успевший немного остыть. Но так было даже лучше.
– Интересно, какой ты была в детстве? – проигнорировав и эту дерзость, покачал головой Асим.
– Маленькой и глупой.
Лучше бы он рассердился. Именно эта позиция – добродушной иронии – Нину злила и обезоруживала одновременно.
– И не надо так смотреть.
– Как?
– Так… – буркнула Нина. – На меня почти так же пялился на днях какой-то старый козел. Седой, с усами. И выражением «С чем же тебя едят, детка?» на лице.
– И где же? На пляже?
– Не угадал. Напротив отеля. Прямо за воротами. Если бы я страдала паранойей, то непременно решила бы, будто он меня долго выслеживал.
Неожиданно Асим заинтересованно прищурился, усаживаясь напротив.
– Невысокого роста, такой приземистый, широкоплечий, лет семидесяти?
– Вроде. Вы что, знакомы?
– Не уверен, но может быть…
– Не тяни кота за хвост.
– Какого кота? – удивился Асим.
– Это такая поговорка. Русская. – Нина отчаянно грызла кожу на уголке указательного пальца. – Означает: скорее выкладывай, что знаешь.
– Это может быть старик Аванди. Он абсолютно безобиден. Наверно, ему было просто интересно взглянуть на единственную наследницу сыновнего состояния.
– Кто? – подавшись вперед, переспросила Нина. – Отец Алекса?
– Ну да.
– Так что, он ничего не получил?
– Ни песеты.
– Неслыханно, – прошептала девушка. – Почему?
– Они были в ссоре. И знаешь, что больше всего задело старика Аванди? То, что даже перед смертью сын позвонил не ему. Мне. И не оставил ни строчки. Я помню его записку наизусть:
«Я, Селами Аванди, находясь в полном уме и добром здравии, заявляю, что виновен в гибели Надежды и Сергея Кузнецовых, застреленных в Москве десятого июля сего года нанятым мною киллером. Я не могу жить с этим и потому ухожу. Асим, пожалуйста, позаботься об их дочери, Нине. Ей только двенадцать. Пусть все, что у меня есть, будет принадлежать ей. Прости, что опять разочаровываю тебя. Прощайте все. Может, еще встретимся. Алекс».
И все. Я пытался отчинить старику какую-то сумму, но тот уперся, как баран. «Если сын не нашел для меня ни одного слова перед смертью, то больше мне ничего не нужно. Даже его памяти». Я убеждал его, что в том состоянии, когда писалась записка, вряд ли Алекс вообще что соображал. «В полном уме…» Да ни один псих не признает себя таковым… Бесполезно. Старик даже упрямее, чем ты.
– Невероятно, – покачала головой Нина. – Просто невероятно.
Она резко поднялась, зашагала от стены до стены, на обратном пути остановившись у окна.
– Что ты мечешься?
– Что?! – Она извернулась, как змея, готовая к броску. – Выходит, я еще и обобрала старика. Скажи, к их ссоре тоже прекрасная Надежда ручку приложила?
– По-моему, у тебя пунктик, – рассердился Асим. – Скоро ты начнешь обвинять Надежду в аварии на вашей подводной лодке. Послушай, кажется, твоя бабушка – мать Надежды? Почему ты тогда не осталась с родителями отца?
– Хороший вопрос. – Губы девушки дернулись, болезненно искривившись. – Да, за меня была тяжба. И на суде я узнала все тонкости происшедшего. Когда моя мамочка, с кем и сколько раз… Просветили по полной программе.
– Неслыханно! – подскочив, воскликнул Асим. – Заставлять двенадцатилетнего ребенка выслушивать подобные мерзости! Это… – Он запнулся, не находя нужных слов, беспомощно разведя руками.
– Это жизнь. – Нина потянулась за сигаретой. Пламя зажигалки мелко вздрагивало. – Все было на стороне папиных родителей. Юрист и экономист против какой-то медсестры детской поликлиники. К тому же их было двое, а бабушка одна. С дедом она давно развелась, и к тому времени он окончательно спился. Меня судья все спрашивала: «С кем ты хочешь остаться?» Это потому, что мне уже исполнилось двенадцать, и я имела право выбирать. А я молчала. Мне было все равно. Может, я еще была в шоке после гибели родителей? Точно не знаю. Бабушка показывала меня каким-то врачам, мне выписывали таблетки, но от них постоянно хотелось спать, а снилось одно и то же: папа и Надежда на земле… К тому же от тех таблеток я плохо соображала, стала заторможенной, как зомби, и потому выбросила их в унитаз.
Потом я вообще перестала спать, а заодно и есть, и меня упекли в больницу… Но не важно, то было после… А тогда меня привезли на очередное заседание, я услышала, как в коридоре они сказали бабушке: «Мы не позволим тебе вырастить из девочки шлюху, какой была ее мать». Я ожидала, что бабушка закричит на них, начнет оскорблять в ответ, но она просто заплакала. А у меня вдруг ноги словно отнялись. Меня толкают в спину, а я стою. Потом села на скамейку и говорю: «Я останусь с бабушкой Олей. И не смейте больше ее обижать, или я вас знать не хочу». Вот так все и было. И знаешь, за все годы мы почти не разговаривали о Надежде. Эдакое негласное табу. Словно ее вообще не существовало. Сейчас я думаю, что, наверно, бабушке было нелегко. Ведь Надежда была ее дочерью. Но она нашла в себе силы похоронить воспоминания ради меня…
Нина, умолкнув, ткнула окурок в пепельницу.
– Извини, – тихо сказал Асим.
– За что?
– За то, что заставил тебя вспомнить.
– А я и не забывала. Никогда. – Ее губы снова покривились, медленно складываясь в подобие улыбки. Нина достала пудреницу, помаду и размашистым движением, не отвлекаясь на изгибы и уголки, зашпаклевала ненужную бледность в золотисто-песочный тон. Получилось резковато, но не плохо. Только после этих манипуляций она вскинула на партнера серьезные глаза, в самой глубине которых скрывалась неизъяснимая печаль.
Асим невольно вздрогнул. Этот взгляд словно пришел извне, прокравшись сквозь толщу лет. Он хотел сказать, что сейчас Нина, как никогда, похожа на Надежду. Но промолчал, не желая вызвать очередную вспышку негодования. Он догадывался, что ей иногда бывает больно. И лишь сейчас понял, что ей больно всегда. И она носит в себе эту боль как осколок, который невозможно удалить. Можно лишь попытаться облегчить страдания, постепенно сведя на нет. Но как? Он не знал. В той жизни, что он выбрал, люди были величиной абстрактной. Их можно было прибавлять и вычитать, умножать и делить. С женщинами еще проще. Много – значит ничего. Ноль. А даже второкласснику ясно: помноженное на ноль, нулем останется. Конкретными были только цифры. Сумма затрат. Статистика. Планирование. Бюджет. Сумма прибыли… Даже жена, на старости лет вдруг решившая перейти из разряда абстрактных величин в разряд конкретных с помощью смешной бумаги с требованием развода и каких-то выплат, оставалась далекой серой тенью из прошлого. Такого далекого, что казалось, не его, Асима, вовсе. Он не собирался встречаться с нею. Ему было все равно.
