Мистер и Миссис Фейк - Галина Валентиновна Чередий

— Ронни, я…

— Что ты? Ты не собиралась всего этого делать? Ты не устроила вчера прощальный ужин, о смысле которого никто не должен был догадаться? Ты не ухайдокала ночью нашего самого горячего жеребца, так что он утром проспал к началу съемок? Не закинула в багажник своей букашки — господи, как Ронан тебе еще позволяет передвигаться на таком барахле? — свое добро, чтобы иметь возможность сразу после увольнения свалить в туманную даль, не попрощавшись ни с кем?

— Это мое барахло и мое добро! Которое я сама купила! И мне нравится эта машина! — возмутилась я, любовно погладив свою крохотулю по рулю. — И вообще!..

— Вообще, ты тут достаточно всякой чуши наговорила, — ткнул пальцем в листок в моих руках продюсер.

— Это не я наговорила, а ты заставил меня прочитать написанное тобой, — обалдела я от такого поворота.

— А кто тебе поверит, что это я написал? Да еще и до того, как ты все это воплотила в жизнь? — хитро ухмыльнулся наглый манипулятор. — На диктофоне не видно, что ты что-то читаешь. А я пущу запись в эфир после того, как через пару дней после твоей пропажи Салливан поставит на уши всех братьев, побьет морды тем, кто подвернется ему под руку… — Он начал демонстративно загибать пальцы, перечисляя последствия и усугубляя мое чувство вины. — Поругается с дедом, доведя его до сердечного приступа. Тот после ссоры с вновь обретенным смыслом жизни откинет копыта, не успев, скорее всего, оформить кучу необходимых доверенностей, возможно, не переоформив завещание, и будет с небес грустно созерцать, как постепенно, день за днем разваливается созданное им в течение его долгой, трудной жизни детище. Салливан тем временем вздумает с горя бухать, братья будут пытаться его утихомирить, Мари начнет сходить с ума, видя, как срываются графики съемок. Саваж, узрев, что его любимая расстроена, пойдет бить морду Ронану, к нему подключится Рик, поскольку Алеена, наблюдая все это безобразие, наверняка загрустит, что в ее положении категорически противопоказано… А шоу, тем временем, потеряет рейтинги, выбившись реально из всех графиков. Зато мистер Нельсон и все его жирные мерзкие гуси будут злорадно потирать ручки, глядя, как тонут в пучине безвестности наследство и наследник его злейшего врага. Врага, который виноват в чем?

— В чем? — тупо повторила я, смаргивая неизвестно откуда взявшиеся в глазах соринки.

— В том, что, когда в его жизни все шло наперекосяк, он не сдавался, а продолжал идти вперед. Не сбегал от трудностей. Не оправдывал свою трусость тем, что он никто и звать никак, а просто верил в свою мечту, в свои силы. В себя, Кэтрин. Адам Райд всегда верил в себя. И его внук, Ронан Салливан, тоже всегда верил в себя. И в свою обретенную семью. Почему же ты, Кэтрин Брукс, не веришь ни в свою уникальность и ценность, ни в эту замечательную семью, состоящую из простых, самых обыкновенных, и именно тем замечательных парней? Почему ты не веришь в то, что достойна любви, Кэти?

— Потому что… — я облизала пересохшие губы, судорожно пытаясь найти объяснение. Такое, которое он бы принял. И понял. И согласился. Потому что… Потому что уж он-то, один из тех, кто крутит здоровенную махину этой фабрики грез, должен понимать, что в реалиях жизни все не так, как в книгах или на экране.

— Потому что что? Потому что хочешь, чтобы я оставшуюся жизнь провел в поисках еще одного человека, который умеет так готовить мясо, что нравится даже мне? — Лоуренс заломил руки и картинно вздохнул. — М-да, один русский классик писал, что жителей их столицы совершенно испортил квартирный вопрос, а у нас ровно наоборот: привыкли, чуть что — в бега, в поисках лучшей доли, более теплого места, более удобных соседей, менее проблемных отношений. Но ведь жизнь так прекрасна именно в этих проявлениях. В том, чтобы бороться до конца, в том, чтобы идти наперекор судьбе, в том, чтобы плыть против течения. И в конце концов победить! Взойти на пьедестал почета не благодаря, а вопреки.

Но тут уж я взорвалась.

— Знаешь что, Ронни. Хорошо говорить тому, у кого есть хоть какая-то поддержка, команда, семья. А я последние годы — одиночка, никому не нужная! Мне ли, не имеющей ни покровителей, ни надежного тыла, сражаться с системой? Мне ли, с таким трудом процарапавшей себе путь от официантки до аж целого персонального ассистента, тягаться с миллионером, с которым за ручку здоровается президент? Если он хочет меня выжить из принадлежащей ему компании, он сделает это в два счета! Так зачем портить нервы?

— А кто тебе сказал, что ты одна? — совершенно спокойно вопросил Ронни, сдувая пылинку с лацкана пальто. — Или нас ты за своих не считаешь?

— Посторонись-ка, мужик! — Грубый рык явно не пребывающего в хорошем расположении духа Дизеля раздался из-за спины продюсера.

— Ну зачем? — с упреком я посмотрела на невозмутимо отступающего Лоуренса.

— Может, затем, чтобы ты услышала, от чего сбегаешь? — усмехнулся этот… змий коварный.

— Кэтрин Брукс! Немедленно посмотри на меня! — властно развернул мое лицо к себе взъерошенный Салливан, присев перед моей дверцей на корточки.

И-и-и… я посмотрела.

Я ожидала гнева, негодования, ярости, презрения в какой-то мере. Но только не вырвавшегося тихого:

— Кэтрин Брукс, прости меня, засранца.

— За что? — широко раскрыла я глаза, которые вдруг защипало. Слишком яркое солнце сегодня. Да. Это из-за него.

— Прости меня за то, что твоя ма ушла так рано. За то, что твой па в своем горе забыл о тебе. За то, что тебе попался на пути незрелый мудак. И за то, что гребаный вирус гриппа забрал твоего малыша. Прости за то, что солнце яркое, небо синее, дождь мокрый, а мои бедные яйца поджимаются от одного взгляда на твои губы. За то, что хочу тебя до опупения. За то, что не смог сделать нашу первую встречу романтичной, а сразу потащил в постель. Хотя видит бог, повторись все сейчас, и я сделал бы все точно так же, потому что… ну как тебя трогать и не сдыхать от желания немедленно трахнуть. Вот только не уснул бы, как полный лох. За это тоже прости. И за то, что ты готовишь самое вкусное мясо, которое мне доводилось жрать в этой жизни. За то, что я хочу жрать его до конца дней своих, и за то, что до конца дней своих буду готов оторвать руки любому,