Ренни - Джессика Гаджиала
Это было не столько для моей выгоды, сколько для его способа нанести ей удар. Он никогда не хотел детей, никогда не хотел меня. Конечно, он поступил правильно, позаботился обо мне и время от времени общался со мной, но было до боли ясно, что он совершил ошибку. Или, точнее, поддался манипуляции.
— Конечно, у нее будет ребенок, — усмехнулась моя мать, делая совершенно нелепый взмах волосами, когда она махнула официантке, проходящей мимо, чтобы получить счет. — Ты хочешь детей, не так ли… Реджи?
— Ренни, — поправила я, дернув коленом, защищаясь.
Именно в этот момент рука Ренни опустилась мне на колено, сжимая, успокаивая. Я знала, что если посмотрю, то обнаружу, что холод исчез. Я бы нашла своего старого Ренни снова. Потому что он получил ответы, которые хотел. Он должен был нажать на мою кнопку и посмотреть, как я извиваюсь.
Но я не хотела, чтобы мой Ренни вернулся.
Было уже слишком поздно.
И он слишком сильно облажался.
Рука на моем колене не успокаивала; это было похоже на оковы, которые мне отчаянно нужно было снять, прежде чем я застряну навсегда.
— Позвольте мне, — предложила я, потянувшись за купюрой.
— Не говори глупостей, Минни, — усмехнулась моя мать, передавая счет моему отцу.
— Да, — вмешался тогда Ренни.
— Да? — переспросила моя мать.
— Да, я хочу иметь детей. Как чистые листы, — добавил он, и я была одновременно довольна тем, что он вспомнил, что я говорила об этом, и возмущена тем, что он поднял этот вопрос перед моими родителями, людьми, у которых когда-то был нежный маленький чистый лист, и они превратили его в меня.
— Это довольно… клинический взгляд на это, — сказала моя мама, потянувшись, чтобы положить свою сумочку перед собой на стол. Целая куча подсказок говорила мне, что она сигнализировала о том, что встреча окончена.
Они ехали больше часа, чтобы провести со мной меньше пяти минут. Восемь лет, и у меня есть пять минут.
Это не должно было причинять боль, не после стольких лет, не после того, как я поняла, что ничего другого ожидать не стоит. Но это было больно.
И в тот момент мне было вдвойне больно, потому что их холодность была не единственным, с чем мне приходилось иметь дело.
Мне так же пришлось иметь дело с Ренни.
От одной мысли об этом у меня к горлу подступила желчь.
— Ну, ты извини нас, дорогая, — сказала моя мама, вставая и поправляя платье, — но у твоего отца встреча в Нью-Йорке через три с половиной часа. Если бы мы знали, что вы были поблизости заранее, возможно, мы могли бы дать вам больше времени.
Потребовалась почти вся сила воли, чтобы не выпалить — зачем начинать сейчас?
Поэтому я встала, приняла холодный поцелуй в щеку от матери и похлопывание в плечо от отца, пожелала им счастливого пути и посмотрел, как они уходят.
— Сядь, милая, — произнес голос Ренни, его рука коснулась моего бедра, заставив меня понять, что я наблюдала за закрытой дверью в течение долгой минуты после того, как они вышли из нее.
Я посмотрела на него сверху вниз, на его совершенное, красивое лицо и его удивительные, невероятно светло-голубые глаза, его очаровательные медно-рыжие волосы, и боль в животе почти согнула меня пополам.
— Не называй меня милой, — потребовала я, отстраняясь от него и проносясь через кофейню на улицу, направляясь пешком обратно к комплексу, где, как я знала, я могла найти машину и дорогу обратно в Хейлшторм. Ренни догнал меня всего через пару витрин.
— Мина, позволь мне…
— Тебе, наверное, не следует сейчас находиться на улице, — оборвала я его. — Некоторые люди могут расстроиться, если кто-то всадит пулю тебе в сердце. Не я, конечно, — злобно добавила я, слишком обиженная, слишком оскорбленная, слишком потрясенная, чтобы быть чем-то иным, кроме жестокости, — но некоторые люди.
— Мина, я думал…
— Ты подумал о чем? — рявкнула я, когда мы подошли к воротам комплекса. Я повернулась к нему лицом, обнаружив на его лице раскаяние. Но для этого было уже слишком поздно. Были некоторые ошибки, которые нельзя было стереть грустными глазами. — Ты думал, что я каким-то образом позволю тебе нажимать на мои кнопки и смотреть, как я извиваюсь, пока ты записываешь обо мне заметки? — Я чуть не вскрикнула. — Для того, кто так сильно ненавидит своих родителей, ты точно идеально вписываешься в их шкуру!
Это был удар ниже пояса, и я могла видеть, какой эффект это произвело, когда он поморщился.
— Ты не хочешь со мной разговаривать, — странно сказал он долгую секунду спустя.
— Я все время с тобой разговариваю! Когда мы не занимаемся сексом, мы разговариваем.
— Ты говоришь о Хейлшторме и своих тамошних друзьях. Ты рассказываешь о местах, которые ты видела, о профилях, которые ты делала, о еде, которую ты ненавидишь, и о фильмах, которые ты любишь. Ты мне ничего не говоришь о своем прошлом.
— Тебе никогда не приходило в голову, Ренни, что мы — нечто большее, чем наше прошлое? Наше испорченное детство? Что это лишь малая часть общей картины? Все остальное — мои друзья, мои путешествия, мои предпочтения, моя работа — все это составляет большую часть того, кто я есть, чем тот факт, что мои родители, блядь, не любят меня!
Эта последняя часть была произнесена с криком, который заставил парней у ворот перестать притворяться, что они не слушают, и полностью переключить на нас свое внимание, когда я ударила его руками в грудь, толкая его обратно к воротам.
— Я думаю, ты обманываешь себя, если не думаешь, что то, что они тебя не любят, не оказывает огромного, изменяющего твою жизнь влияния на твою жизнь.
— О, черт возьми, Ренни. Это не остановило меня. Я люблю людей. Я люблю Ло, и Джейни, и Малкольма, и Эшли, и…
— Ты любишь людей платонически, — оборвал он меня. — Ты никого не любишь по-настоящему.
Я почувствовала, как меня передернуло от этого, от правды об этом.
Потому что на самом деле я любила тех людей, которые, если бы моя любовь не была взаимна или если бы их любовь была отнята у меня, это не опустошило бы меня. Это была легкая любовь.
— Ты когда-нибудь была влюблена, Мина? — спросил он, чертовски хорошо зная, что уже знает ответ на этот вопрос. — Или ты слишком боялась, что, что бы ты ни сделала, они никогда не смогут полюбить тебя в ответ?
— Я никогда не была с кем-то достаточно долго, чтобы любить его, — защищалась я, зная, что это
