Ренни - Джессика Гаджиала

Я не хотела быть в порядке. Я хотела иметь возможность дать ей все преимущества, каждую каплю поддержки, каждую каплю любви, которую ни Ренни, ни я не получили.

— Я надеюсь, — сказала я, улыбаясь ей в лицо, когда она начала морщиться, извиваться и открывать рот, чтобы заплакать.

Тогда я еще не понимала, что по неосторожности назвала нашу дочь.

Потому что с того момента мы знали, что больше всего у нас было, наряду с любовью, в которую никто из нас не верил, что мы найдем, и лучшими намерениями, была надежда.

Надежда, что мы сможем добиться большего, чем наши родители.

Надежда, что мы извлекли уроки из всех наших ошибок.

Надежда, что мы сможем разорвать этот порочный круг.

Надежда.

— О, я забыл, — сказал Ренни, слезая с кровати, когда я расположила Хоуп (прим. перев.: Hope — надежда) для кормления. Он подошел к подоконнику, где у него была небольшая сумка для переноски, и вытащил очень маленький, очень знакомый прямоугольный сверток.

Я знала, что это было.

Для любого большого события — дня рождения, юбилея, Рождества, наряду с обычным подарком, у меня всегда был мой маленький сверток. Я также получала его каждый раз, когда он за что-то извинялся.

У меня была такая коллекция носков, на которую посмотрел бы даже кладовщик, и сказал бы мне, что мне нужно немного ее проредить.

Но каждая пара представляла собой момент, веху, время, когда он думал обо мне и традициях, которые мы начали все эти годы назад.

Так что мне было все равно, что это были «просто» носки.

Каждая пара была лучшим подарком, который я когда-либо получала.

Он вернулся к кровати, сел на край и, держа пакет, надорвал его для меня, чтобы я могла одной рукой оторвать остальную бумагу, а другой прижимая Хоуп к груди.

Я вытащила пластиковый футляр и нашла пару очень розовых носков с принтом по всей поверхности: Мама № 1.

Я посмотрела на него снизу-вверх, и это был примерно тот момент, когда я наконец поверила в это. Я поверила, что смогу это сделать. Мы могли бы это сделать.

Я потянулась к нему, потянула его вниз, пока он не лег рядом со мной на кровать, его рука обхватила мой живот, и покоилась на нашей дочери.

— Видишь? — спросил он, глядя на меня. — Разве ты не рада, что я тебя добился? — сказал он, одарив меня мальчишеской улыбкой, к которой я так привыкла, к которой так привязалась.

И я была.

Я была так невероятно счастлива, что он не сдался, независимо от того, сколько раз я сбивала его с ног, независимо от того, сколько раз я боролась со своим собственным влечением, независимо от того, как я пыталась оттолкнуть его.

Потому что, если бы он был любым другим парнем, он бы не стал бороться и завоевывать меня.

И никто из нас не знал бы, каково это — быть по-настоящему, безоговорочно любимым, а затем принять решение поделиться этой любовью с новым поколением.

— Да, — согласилась я, одарив его улыбкой. — Теперь все, о чем нам нужно беспокоиться, это переезд из лагеря. Там становится немного безумно из-за новой крови…