Анна Берсенева - Созвездие Стрельца
И Паша, значит, тоже это понял. А она постаралась не обращать внимания на то, что обрадовалась его понятливости.
Как и на то, что и сам он выглядит этим вечером безупречно и молодо. Может, просто оттого, что так выглядит теплым вечером у моря любой мужчина в светлых брюках и ярко-синей рубашке.
«А может, потому что я его таким вижу», – подумала она.
И поскорее прогнала из головы эту мысль.
Такси Паша уже вызвал. Всю дорогу до Ульгата Тамара ловила себя на том, что бросает на него удивленные взгляды. Она видела его каким-то другим и новым, не понимала, почему это сегодня так, и почти боялась понять.
Им повезло: столик на двоих освободился как раз в ту минуту, когда они вошли в ресторан.
– Ого! – сказал Паша, отодвигая стул, чтобы Тамара села. – Хороший ресторан, значит.
Ресторан был совсем не изысканный, но Тамара поняла, что он имеет в виду: в будний день, в конце курортного сезона, зал был полон.
Она любила то, что представлял собою этот зал: гул веселых голосов, простое радушие, которым здешние официанты отличались от парижских снобов, и, главное, раблезианские картины морского изобилия – их являл взору каждый стол.
– Можем взять рыбный суп, – сказала она. – Но не советую. Сытный ужасно, морских гадов после него просто не съесть.
– Берем, что ты скажешь. – Паша улыбнулся. – Я весь в твоей власти.
В самом деле он сказал это с какой-то особой интонацией или ей показалось?
К счастью, подошел официант, и можно было отвлечься от подобных размышлений.
– Может, не вина, а сидра выпьем? – спросила она. – Он хоть и без градуса почти, но мы же в его краю.
– Что хочешь, то и выпьем, – ответил Паша.
Пока ожидали еду, Тамара чувствовала неловкость от того, как они сидят друг напротив друга, и приходится смотреть друг другу в глаза совсем близко, потому что столик узкий, и потому что зал маленький, и потому что все в этом зале каким-то необъяснимым образом устроено так, что люди сближаются, оказавшись здесь.
Но когда принесли на двоих огромное трехэтажное блюдо с крабами, лангустинами, устрицами, ракушками трех видов и мидиями, Паша ахнул, Тамра рассмеялась, и оба с увлечением принялись за еду, только успевали губы и руки вытирать да запивать сидром весь этот пир. И смущение исчезло так же быстро, как возникло, остался только веселый яблочный хмель.
Вспоминали какие-то беспечные махринские эпизоды из своей юности, обсуждали детективы Джоан Роулинг, которые обоим казались скучными, восхищались новым фильмом Тарантино, Тамара рассказывала о театральном фестивале и о режиссере Синеглазом с его наивными и живыми мыслями, а Паша о том, что недавно попробовал переводить лимерики и неожиданно для себя увлекся этим занятием, вот ведь как силен английский юмор!..
Десерт брать не стали: Тамара сказала, что лопнет от одного вида еще какой-нибудь еды.
Она попыталась заплатить если не за ужин, то хотя бы за себя – «ну это же я тебя сюда затащила!» – но Паша на нее шутливо прикрикнул, и она не стала спорить. Выпили напоследок по рюмке кальвадоса, не только ведь сидра, но и его это край, и вышли из ресторана в таком прекрасном настроении, какого Тамара давно уже не помнила.
– Прогуляемся? – предложил Паша. – Ты ведь хотела. А когда устанешь, такси вызовем.
Они пошли по улочке, застроенной домами бель эпок, и вышли к морю. Ветер утих, волны едва плескались, последние краски просторного заката еще вздрагивали в небе длинными и широкими лентами.
– Хотел на пляж высадки союзников съездить, – сказал Паша. – Но не успел.
– Там хорошо. Памятник хороший – как будто осколки в песок вонзились. А кругом люди гуляют, в волейбол играют. Никакого пафоса, а по чувствам сильно бьет.
– Чего-чего, а пафоса в Нормандии вообще нет, – глядя на бесконечный песчаный берег, сказал Паша. – В «Мужчине и женщине» Трентиньян с Анук Эме по этому песку бегают, помнишь? – Она кивнула. – И Марсель Пруст ведь где-то здесь гулял? – спросил он.
– Если только в детстве, – махнула рукой Тамара. – Или в юности, может. Потом в отеле сидел, в Кабуре, и номер для него специально чем-то обивали, пробкой, что ли. Чтобы посторонние звуки не мешали ему фантазировать про девушек в цвету.
– Мне не понять, – улыбнулся Паша. – Как шум моря может мешать? Мне, правда, ничего стоящего и не нафантазировать, – добавил он.
– Мне тоже.
– Ты – другое дело.
– Почему? – удивилась Тамара.
– Ты умеешь понимать. Это не меньше, чем создавать самой.
– Не знаю, Паш, – вздохнула она, – так ли уж это важно.
– Важно, важно. Искусство и Бога понимают не многие.
– Как-как? – поразилась Тамара.
– Это не я придумал! – засмеялся Паша. – Хотел бы похвастаться, но проявлю честность. В мемуарах Коровина вычитал. Ему это сказала итальянская циркачка, в которую он был влюблен. Искусство и Бога понимают не многие.
– Никогда мне не делали такого изысканного комплимента!
– А это не комплимент. Это чистая правда. Между прочим, Коровина я стал читать после нашего с тобой похода. В Неголово, помнишь?
– Помню.
Она не то чтобы постоянно помнила день, когда они шли через сказочный лес, и сидели на траве над серебряной речкой, и лежали на песке у воды, и разговаривали о каких-то мгновенно приходящих в голову вещах, – но он встал в ее памяти сейчас, на берегу Ла-Манша, так ясно, как будто была между тем днем и сегодняшним вечером какая-то неразрывная связь.
– Ты тогда про Чехова говорила. Что в жизни нет ничего случайного, если ты свое существование считаешь не случайностью, а частью чего-то чудесного и разумного. Помнишь? – сказал Паша. – Я вернулся домой, стал его читать. И плавно к Коровину перешел, они же дружили. Так что ты присутствовала в моей жизни все полтора месяца, что мы не виделись.
Паша произнес это шутливым тоном. Но взгляд, которым он смотрел на Тамару, был взволнованным и словно бы ожидающим.
«Чего он ожидает от меня? Почему смотрит… вот так?»
Что-то заметалось у нее в груди: тревога, радость? Она не знала.
Они стояли на песке в некотором отдалении друг от друга, но Паша легко взял ее руку в свою.
Она вспомнила, как он говорил, что смокинг ему подобрать трудно. В самом деле, длинные руки. И если захочет, то не только за руку ее возьмет, но и обнимет, замкнет кольцом.
«А я этого хочу?» – в смятении подумала она.
Паша молчал. Тамара чувствовала, как вздрагивает его рука. Как провод, через который должен пройти сигнал от нее к нему.
Она повернула голову, посмотрела на море, на небо. Краски развеивались, исчезали. Вместо разноцветных линий на небе начинали мерцать звезды. Было в этом мерцании, в этом ясном взгляде множества глаз такое спокойствие, такая безмятежность… Как будто коснулось ее какое-то привычное облако, и окутало, и освежило голову.
