Сьюзан Ховач - Грехи отцов. Том 2
— Это очень красиво, — вежливо сказал он Вики. — Где ты это купила?
Это был мой серебряный медальон из Ирландии.
— В Мехико, — ответила Вики после паузы.
— Да? Он выглядит как кельтский. — Он положил его на стол, бросил небрежный взгляд на беспорядок в гостиной, а затем отвернулся, как будто все это его не касалось.
— Себастьян…
— Хорошо, я пошел — тебе не придется меня выгонять. Сожалею, что помешал тебе.
— Себастьян, я как раз хотела сказать тебе…
— Не беспокойся. Не мое дело, чьей одеждой ты решила украсить свою гостиную. Не слишком высокого мнения о его вкусе, кстати. Джинсы «Левис» и черный кожаный пиджак, Господи помилуй! Выглядит, как будто тебе, наконец, удалось уговорить Элвиса Пресли соскочить с голубого экрана! Нет, не отвечай на это! Забудь! Согласна поужинать сегодня вечером? Нет, я обещаю, я постараюсь без лишних эмоций — на это не будет времени, потому что я о многом хочу с тобой поговорить. Сегодня в банке намечается та еще сцена! Я надеюсь, мне удастся убедить Корнелиуса отозвать меня из Европы. Он, конечно, этого не хочет, но я специально сделал так, что в Лондоне для меня стало слишком жарко, и поскольку он не может меня уволить, потому что мама может обидеться и закрыть дверь в свою спальню…
— Себастьян, прошу меня извинить, но я сейчас не могу об этом говорить. Мог бы ты…
— Хорошо, я уже ухожу. Пока. Извини. — Входная дверь резко захлопнулась. Звук шагов замер вдалеке. Сидя на кровати, я ждал в тишине, когда она вернется в комнату.
Она вошла. Моя одежда и мой серебряный медальон полетели к моим ногам. Я поднял голову, но она уже отвернулась.
— Вики, я сожалею. Я вижу, как ты расстроилась. Но он должен был бы сообразить, что после вашего развода ты не ведешь монашескую жизнь!
— Одно дело на основе здравого смысла делать предположения, другое — убеждаться в их неприглядном подтверждении. Пожалуйста, не мог бы ты уйти?
Стараясь сохранить безучастным свой, голос, я сказал:
— Похоже, что ты все еще его любишь.
Она повернулась, чтобы посмотреть на меня.
— Да, — сказала она. — Я люблю его. Я всегда буду любить Себастьяна. Он подобрал меня, когда мне было совсем плохо, и спас мне жизнь — я именно так думаю. Я не преувеличиваю. До того я всего лишь существовала. Я была никем, просто приложением к разным людям, которые делали из меня все, что хотели. А теперь, пожалуйста, оставь меня, дай мне побыть одной. Ты уже злоупотребил моим гостеприимством приблизительно на шесть часов.
— Что ты имеешь в виду? — спросил я, пораженный.
— Я не приглашала тебя остаться на ночь!
— Но я предположил…
— Да, — сказала она, — ты предположил. Мужчины, которые имеют успех у женщин, ничего другого предположить не могут.
— Подожди минуту…
— Нет, нет! Я чувствую себя жалкой, низкой и измученной и хочу остаться одна! Ради Бога, неужели ты совсем бесчувственный? — закричала Вики, к этому моменту уже придя в ярость, и захлопнула дверь ванной комнаты у меня перед носом. Секундой позже шум душа сделал дальнейшие попытки вести разговор лишенными смысла.
Так я и стоял, совершенно голый, и испытывал всевозможные чувства, но ни одно не было счастьем. Я был зол, обижен, раздражен и ревновал. Каким-то непонятным образом я также чувствовал вину, хотя и сказал себе, что в этом нет никакой необходимости и что Вики больше не замужем за Себастьяном. Я натянул трусы, надел майку и сказал себе, что Вики ведет себя неразумно, но это еще больше разожгло во мне чувства ненависти и ревности. Я был смущен: я не привык к таким вспышкам чувств. И сейчас я не знал, как с этим управляться.
Я подумал, как ужаснулся бы Скотт от того состояния, в котором я сейчас находился, но в этот момент мой взгляд упал на лежавшие на столике часы. Было больше девяти часов. Меня охватила паника. Я в это время должен был уже находиться на работе. Скотт был бы уже на работе, потому что Скотт никогда не опаздывал, и если я бы сегодня опоздал, это было бы началом моей новой карьеры в качестве актера, играющего роль Скотта.
Натягивая на себя остальную одежду, с невероятной скоростью я подбежал к ванной комнате.
— Дорогая, я сожалею обо всем! — закричал я. — Я на самом деле сожалею, клянусь тебе! Я позвоню тебе позже, хорошо?
Ответа не последовало, но мне показалось, что я различил усилившийся шум душа, который она отвернула, чтобы заглушить звуки моего голоса.
Я бросился к входной двери, и тогда вспомнил, что говорил Себастьян по поводу своего возвращения из Европы. Это следовало считать очень ценной информацией, и если я умно ею воспользуюсь, я смогу набрать очки. Я снова устремился в спальню, схватил телефон и набрал домашний номер Ван Зейла, но, конечно, Корнелиуса уже не было дома; он уехал на работу. Я рассеянно запустил руку в волосы: неужели я сошел с ума? Не время рушить все кругом и устраивать скандал. Я должен успокоиться и быть Скоттом, но я не был им, больше не был, и, хотя я старался быть спокойным, я чувствовал себя сбитым с толку.
Я бросился из квартиры, снедаемый нетерпением; лифт не сразу приехал, и я уже собрался воспользоваться запасным выходом, когда зажегся красный сигнал, указывающий, что лифт приехал на мой этаж. Я вошел внутрь. Прошла вечность, прежде чем он достиг первого этажа. К этому времени от нетерпения по моей спине уже текли струйки пота. Я вышел из лифта и бросился бежать к выходу из вестибюля. Но вдруг остановился как вкопанный: около стойки швейцара стоял Себастьян.
Я было начал двигаться назад, но было уже поздно. Он следил за всеми, кто выходил из лифта, ища человека, одетого в джинсы и черный кожаный пиджак, вещи, которые Скотт никогда не носил, и делавший все ошибки, которые Скотт никогда не совершал. Он сразу увидел меня.
Мы оба стояли ошеломленные. Другие люди из лифта проходили мимо меня, здороваясь со швейцаром, и выходили на 79-ю стрит, и каждый раз, когда входные двери открывались, солнечный зайчик зажигался на серебряном медальоне, который Себастьян изучил с таким вниманием. Ошибиться было невозможно. В три секунды я был привлечен к суду, осужден, и мне был вынесен приговор, и в эти три секунды наша долгая дружба разом оборвалась.
Говорить было нечего, поэтому никто из нас ничего и не сказал. Должно быть, он был также потрясен, как и я, но в конце концов он первый повернулся и пошел прочь. Я вышел на тротуар как раз в тот момент, Говорить было нечего когда он говорил таксисту: «Угол Уиллоу и Уолл-стрит».
У меня была одна-единственная мысль. Я должен был первым попасть к Корнелиусу. Я долго смотрел на еле ползущие автомобили, а затем бросился на ближайший угол и спустился в подземку.
