Элис Хоффман - Практическая магия

Шагая с Гидеоном на спортплощадку в этот жаркий, ясный день, Кайли силится вообразить их отъезд к те­тушкам, и не может. Обычно ей не составляет труда на­рисовать себе поездку на каникулы во всех подробно­стях, от сборов в дорогу до уютных посиделок на кры­лечке у тетушек в дождливую погоду, — сегодня же ее попытки представить мысленно эту неделю в Массачу­сетсе кончаются ничем. Мало того: озираясь на свой дом, Кайли испытывает и вовсе непонятное чувство. Будто, неведомо как и почему, дом этот потерян для нее и озирается она лишь на воспоминание, на место, где жила однажды и которое никогда не забудет, но ку­да возврата для нее больше нет.

Кайли спотыкается о выбоину в тротуаре, и Гидеон машинально поддерживает ее, чтобы не упала.

— Ты как, нормально? — спрашивает он.

Кайли думает о своей матери, которая занята сейчас стряпней на кухне, — черные волосы подвязаны так, что и не скажешь, какие они густые и красивые. Думает о тех ночах, когда лежала с температурой, а мать сидела рядом в темноте, готовая дать ей попить водички, приложить ко лбу прохладную ладонь. Вспоминает, сколько раз запира­лась в ванной комнате, страдая, что выросла такой долго­вязой, и мать терпеливо уговаривала ее из-за закрытой двери, не позволяя себе никаких упреков за глупое и не­серьезное поведение. А главное, вспоминает тот день, когда Антонию в парке толкнули на землю и белые лебе­ди, потревоженные возней на берегу, расправили крылья и полетели прямо на Кайли. Ей запомнилось, с каким выражением лица Салли бежала по траве, размахивая ру­ками и крича с такой яростью, что лебеди не осмелились подступиться ближе. Они поднялись и пролетели над прудом, так низко, что от их крыльев по воде шла рябь, и после уже не возвращались — ни разу, никогда.

Если Кайли теперь пойдет дальше по затененной де­ревьями улице, того, что было до сих пор, больше не бу­дет. Чутье подсказывает ей это безошибочно. Она шагнет через выбоину в асфальте навстречу своему будущему, от­куда нет дороги назад. Чистое небо над головой выцвело от зноя. Народ в основном попрятался по домам, вклю­чив на полную мощность кондиционер или вентилятор. Кайли знает, какая жарища сейчас на кухне, где ее мать готовит праздничный обед в честь отъезда. Овощную за­пеканку, салат из стручковой фасоли с миндалем и на де­серт — сладкую ватрушку с вишнями; всё — домашнего приготовления. Антония пригласила на прощальную трапезу сердечного дружка Скотта, поскольку им пред­стоит разлука на целую неделю; Бен Фрай тоже будет, а Кайли, вполне возможно, позовет и Гидеона. Мысли об этом навевают на Кайли грусть — не картина обеда, а об­раз матери, стоящей у плиты. Читая кулинарный рецепт, ее мама всегда морщит губы; перечитывает дважды вслух, чтобы ничего не упустить. Чем грустнее становится Кай­ли, тем более крепнет в ней уверенность, что нельзя по­ворачивать назад. Она все лето ждала, когда придет к ней это ощущение, и больше не будет ждать ни секунды, ко­го бы ей ни пришлось при этом оставить позади.

— Айда наперегонки! — бросает Кайли и срывается с места; когда Гидеон, опомнясь, устремляется вдогонку, она уже добегает до конца квартала. Кайли исключи­тельно быстронога, всегда этим отличалась, а сейчас и вовсе такое впечатление, будто она летит, не касаясь земли. Гидеон, поспевая следом, сомневается, что смо­жет ее догнать, но, разумеется, догонит, хотя бы пото­му, что на дальнем конце спортплощадки, в густой те­ни раскидистых кленов, Кайли повалится на траву.

Для Кайли эти деревья — обычная и знакомая часть пейзажа, но тот, кто привык к пустыне, к свободному обзору на много миль, поверх гигантских цереусов, сквозь лиловатые сумерки, — тот может с легкостью принять эти клены за мираж, встающий в знойном ма­реве над зеленым полем из жирной, черной земли. Го­род Тусон, штат Аризона, славится грозами, если ве­рить старожилам, как ни один город на свете; если ты вырос на краю пустыни, то можешь по местонахожде­нию молний без труда определить, с какой скоростью приближается гроза, сколько у тебя времени, чтобы свистнуть домой собаку, проверить, заперта ли в стой­ле лошадь, и самому успеть под надежный кров с хоро­шим громоотводом.

Молния, как и любовь, неподвластна логике. Никто не застрахован от несчастного случая — так всегда было, и так будет. Гэри Халлету лично знакомы два человека, которых ударило молнией, но не насмерть, и потому он слышал историю об этом из первых уст — об этих двух и думает он, ведя машину в час пик по скоростной лонг-айлендской автостраде и после, колеся в поисках пра­вильной дороги по лабиринту пригородных улиц, ког­да, свернув с Развилки не в том месте, проезжает мимо спортплощадки. С одним из двух пострадавших Гэри учился вместе в школе; случилось это с парнем в сем­надцать лет и поломало ему всю жизнь. Он тогда выгля­нул наружу из дома и очнулся уже лежа навзничь на до­рожке, уставясь прямо в густо-синее небо. Шаровая молния прошила его насквозь, оставив с руками, об­угленными, как бифштексы на вертеле. В ушах стоял лязг и стук, словно кто-то болтал рядом связкой ключей или выбивал дробь на барабане, — он лишь спустя не­много сообразил, что это так сильно трясет его самого, а стучат его кости, ударяясь об асфальт.

Кончил школу этот молодой человек в тот же год, что и Гэри, но только благодаря тому, что учителя из сострадания сделали ему послабление на экзаменах. До этого происшествия он классно играл в бейсбол и на­деялся попасть в команду малой лиги, но теперь, с ни­кудышными нервами, это для него исключалось. Он был не способен выйти играть на бейсбольное поле. Слишком открытое пространство. Слишком велик риск, что он окажется для молнии самым высоким ориентиром, если ей вздумается ударить еще раз. На этом все для него и завершилось — он кончил тем, что устроился на работу в кинотеатр: продавал билеты, вы­метал после сеанса воздушную кукурузу из зала и отве­чал отказом, если посетителю вздумается потребовать деньги назад, потому что не понравилась картина.

Второй пострадавший пережил еще большее потря­сение; от удара молнии все полностью переменилось в его судьбе. Его сбило с ног, подняло в воздух, закружи­ло и опустило вновь на землю совсем другим челове­ком. Этот второй, по прозвищу Санни, то есть «сы­нок», приходился Гэри родным дедом, и о том, как был «ужален белой змеей», выражаясь его словами, расска­зывал потом каждый божий день, покуда не скончался два года назад в возрасте девяноста трех лет. Однажды, задолго до того, как у него поселился Гэри, Санни си­дел во дворе под тополями в таком серьезном подпи­тии, что и не заметил, как налетела гроза. Находиться в подпитии было для него в ту пору естественным со­стоянием. Он затруднился бы припомнить, что значит быть трезвым, и уже на одном этом основании делал вывод, что разумнее всего будет и дальше избегать трезвости — хотя бы пока его не положат в гроб. Тогда, возможно, он согласится подумать о воздержании, но только лежа на такой глубине под землей, откуда уже не выберешься на поверхность с целью направить свои стопы в ближайшую винную лавку.