Два солнца в моей реке - Наталия Михайловна Терентьева
Семь лет в Москве пролетели быстро. Поддутые губы стали плохо шевелиться, удаленные лазером волосы по всему телу местами начали расти заново, перекрашенные волосы на голове – выпадать от плохого питания и расстройства, ногти – ломаться и желтеть, женская природа запротестовала от варварского к ней отношения – с точки зрения самой природы – и стала давать сбои. Молодая женщина вернулась домой с депрессией, с ощущением фиаско и бессмысленности жизни. Перед отъездом начала ходить на дорогие тренинги – на них ушли последние деньги, сходила два раза, один раз оплатила, второй раз оказалось в два раза дороже, она не смогла расплатиться. И вот теперь пришла ко мне, чтобы я помогла ей «сделать перезагрузку».
– Там было шикарно! Я поняла, что я все делала правильно. Надо принять себя такую, как ты есть! То есть я…
Она в подробностях рассказала мне о тренинге. Я слушала с грустью. Мы живем на разных планетах, говорим на разных языках. Я могу ей помочь только в одном случае – если она выучит мой язык. Для этого мне придется насильно лишить ее всех понятных ей привычных ценностей и ориентиров. Это займет очень много времени и сил. И – я не уверена, что имею на это право. Она вовсе не разочаровалась в Москве, она не собирается отказываться от своих планов покорения столицы и ее успешных обитателей. Она приехала немного отдохнуть, подлечить нервы, поесть дома, у мамы, которая не понимает что такое «Патрики» и «Тиндер», побыть простой провинциальной девчонкой, живущей в пятиэтажке с окнами на осыпающийся фасад брошенного завода, и вернуться обратно, искать богатство и счастье. Быстренько избавится от депрессии и «выгорания» и вновь поедет за удачей, будет там скрестись, пока не выгорит дотла.
Она живет химерами. Лиши ее этих химер – она останется в вакууме. Возможно, жизнь предложит ей какой-то иной сценарий. Жизнь, не я. Я могу лишь выслушать, дать ненужные ей советы и попросить ее больше не приходить ко мне. Даже если это будет антиреклама моей деятельности. Это лучше, чем врать. Психолог не врет, он знает другую правду. Я сказала Марише то, что есть, – я врать не умею, не стараюсь, потому что не люблю. Если у меня и получается соврать по необходимости, меня это мучает. Я думаю, что у меня это от мамы, ее свойство и ею нам привитое. Мариша тоже не умеет врать – по крайней мере, мне. Я всегда вижу, когда она врет.
– Ольга Андреевна! – Юлечка успела накраситься так, что я сказала «Ой». Надо обязательно поинтересоваться, что произошло в ее жизни, что заставило ее так разрисовать свое милое лицо. – Следующий пришел. Сказать, чтобы подождал?
– Кто?
– Поэт! – Юлечка смешно округлила глаза и показала рукой рост поэта и пышную прическу. Я вздохнула. Ну конечно, он же писал мне пару дней назад, что опять начнет ходить на «сеансы». Но почему именно сегодня?
Не покорившая пока Москву молодая женщина ушла, недовольно вздернув нос и не сказав «до свидания». Но почему-то мне кажется, что она придет снова. Поэт вошел в кабинет церемонно, из-за спины протянул мне букетик тюльпанов.
– Вам.
– Спасибо, не стоило тратиться.
– Стоило! Разговоры с вами настраивают меня на правильную тональность. Я говорил вам, что у меня вышла еще одна книжка?
Все его предыдущие «книжки» выходили онлайн, он сам оплачивал их верстку, и был совершенно счастлив. Сейчас же он достал из кармана коричневого плаща, видавшего виды, небольшую книжицу и протянул мне. Я почти уверена, что я ему не нравлюсь как женщина, и приходит он сюда лишь для того, чтобы пообщаться с доброжелательным человеком. Общения у него хватает – районная библиотека регулярно устраивает встречи с читателями, он ходит на танцы в клуб и дружит с двумя женщинами – одной нравится он, а другая нравится ему, но она пока в него не поверила как в поэта. А ко мне он приходит рассказать о том, что незаметно подкрадывается старость – день за днем. И просит настраивать его на положительный лад, сам всё знает, но настроиться не всегда может.
– Свободен! – подмигнул он мне. – Сегодня освободился еще от одного друга за щекой! Плохой характерец был у друга! Ныл и ныл! Отвлекал, не давал покоя! Пошел сегодня к Самвелу, говорю – забирай, не моё уже! Да, Олечка… Едем с ярмарки, теряем по дороге родных, друзей, волосы, зубы, ум, опять же… Некоторым в компенсацию за потери остается особое богатство – мудрость. Вот, например, мне. Ума уже нет, задачки внука-третьеклассника не могу решить, а мудрость приходит. Как говорил Эйнштейн, помните? Ю нид экспиэренс ту гейн виздом. Чтобы обрести мудрость, нужен опыт. Вот, вышел сегодня от Самвельчика, вижу – весна, девушки, запахи земли, птицы, а в голове такие грустные мысли… И мудрые.
– Записали?
– Непременно. Минус один зуб, плюс один сборник стихов. Обещаю к лету еще выпустить. Нашел спонсора! Буду теперь печатать!
Мне хотелось поддержать поэта, как обычно. Хороший человек, всю жизнь проработал в школе учителем географии, стал забывать названия городов, рек, гор, ушел, пишет неплохие стихи. Жену похоронил, детей вырастил.
– Кто спонсор?
– Пенсионный фонд! – засмеялся поэт и схватился за щеку. – Ой, еще больно, наркоз отходит… Пошел да и на всю пенсию отпечатал себе сорок экземпляров! Могу, имею право! Буду дарить красивым умным женщинам!
– Еще добрым подарите, – посоветовала я. – С ними теплее.
– Я люблю красивых, – развел руками поэт. – Пусть даже вздорная и капризная! Но чтобы красивая была, особенно в профиль. У моей Валечки такой профиль был…
Первый раз он пришел спустя месяц после смерти жены. Мне стоило больших усилий заставить его поверить в то, что в жизни есть какой-то смысл. Возможно, он бы понял это сам, спустя полгода или год. Но он приходил ко мне каждую неделю, читал стихи, плохие, хорошие, средние, говорил, говорил, плакал, вспоминал, обещал умереть сегодня ночью или под утро, как жена. Потом стал ходить реже, немного успокоился.
– Короткая жизнь, Олечка, совсем короткая. Раз – и нету.
– Не думайте об этом.
– А я и не думаю. Вы же мне тогда сказали – живи сегодня, вот я и живу. Сама большая ценность в жизни – это сама жизнь. Жаль, что это понимаешь только в старости. Много стихов в новом сборнике о смерти, но вы их не читайте. Читайте только светлые, вам по возрасту еще рано о смерти думать.
– А как же я их отличу?
– А у меня там три части – «Мудрым», «Красивым» и «Юным».
– Юные читать уже умеют? – засмеялась я. Я помнила, что у него трое внуков.
– Писать умеют, читать нет. И не собираются даже учиться. Внучка заканчивает седьмой класс, и ни одной книги не прочитала сама. Краткое содержание читает или аудио слушает, тоже в сокращении и на перемотке, убыстренно. И ничего – пишет отличные сочинения, по литературе твердая пятерка.
– Двести лет назад никто ничего не читал, дворянские девушки разве что неприличные французские романы читали, тайком друг другу передавали. А наши с вами предки еле-еле буквы разбирали в лучшем случае. И – ничего, жили как-то. Детей рожали, звезды считали, капусту солили, песни пели, с метафорами, эпитетами и синекдохами.
– Люблю поэтому Вас, Олечка, Ваши парадоксы люблю. Зайду еще. – Он галантно мне поклонился.
– Заходите.
Сколько ему лет? Даже думать не хочу. Подумаешь – невольно прикинешь, сколько осталось. Социологи называют это «возраст дожития». А никто не знает, сколько кому осталось. Это, пожалуй, самый удивительный подарок нашего Создателя, кем бы он ни был. Мало ли, много ли – всё мое, как говорила наша бабушка. А мама просила ее не говорить с детьми – со мной и Маришей – о грустном. Мы смеялись и ничего не понимали. Как я хочу обнять маму и рассказать ей все, что я помню из нашего детства!
Скоро у меня будет
