Измена. Закрывая гештальты (СИ) - Шабанн Дора

— Чего учудил этот замечательный сын своего отца?

В трубке послышалась возня, затем гневное фырканье, а потом голос Марка внятно заявил:

— Милая, тебе достаточно на сегодня. Иди успокой тревожную мать. Говорил же тебе, что подождут подробности до личной встречи? Зачем ее взбаламутила?

Анфиска шикнула на него, с причитаниями выбралась из-за стола, вероятно, и чуть позже вполне адекватно и зло процитировала сыночку Сергея Владимировича:

— Я, говорит, решил, что не позволю тебе испортить мне жизнь. Ты такая же, как и твоя мать. Топкий омут. А я не готов подыхать следующие тридцать лет, после того как ты внезапно без объяснений исчезнешь.

— Обалдеть! И он решил исчезнуть первый? Так сказать, превентивно? — Езус-Мария, что в башке у этих мужиков?

Фиса была зла и весьма невежлива:

— Урод он, всю жизнь девочке решил испоганить напоследок. Обиженка. Это я еще не сказала, что когда мы приехали в этот пафосный клубешник, ты не поверишь, Марк на входе свою платину [1] демонстрировал, так там и дым коромыслом и парни все уже почти в дрова. Ну и с девками на коленях, конечно.

Твою же, хм, достопочтенную-мать-Анну! Арсений Сергеевич, гори ты уже…

— И Леруся?

— О, гордись, мать. Твоим примером вдохновилась, не иначе.

— То есть?

— «Прошла, как каравелла по зеленым волнам…», — пропела подружка. — Ей-ей ползала вслед головы сворачивали, а когда этот козлина ее, вроде как, бросил, тут же очередь из желающих утешить выстроилась. Мать, ты бы видела. Но крестница моя столь же гордо, как пришла, заявила: «Счастливо оставаться. Рада стать от тебя свободной…», и удалилась. Марк тихо аплодировал. Мы там еще в баре шампанского накатили, за свободу, ясен пень.

— Да, а потом перешли на тяжелые напитки, да? — скотина, Сеня, повезло тебе, что я этого не видела.

— Ну, потом мы сходили проветриться и вот. Ты не думай. Все уже в гостинице. Все норм. Леруша наклюкалась и спит. Максимум голова завтра будет болеть, да, может, мутить чуть-чуть. Но это и хорошо — переживать станет некогда. Не волнуйся, ждите к вечеру, гнать не будем. Пока.

Да, куда уж тут гнать, когда пассажирки маются похмельем? Эх, Фиса мудрость же изрекает несмотря на приличное такое подпитие, но для меня все это утешение, конечно, слабое.

Хочется нестись в столицу: успокаивать страдающую дочь, найти мелкого гада и показать ему, что нынче почем у приличных людей, и поставить пару фингалов на сдачу.

Сжимаю замолчавший телефон в руке, а меня тут же обнимают и кутают сначала в плед, а потом в горячие объятья:

— Выдохни. Все пройдет и обязательно наладится. Ты же этого и ждала?

Утыкаюсь холодным и готовым хлюпать носом в шею Глеба.

Молча киваю, замираю, а потом все же всхлипываю.

За себя и за дочь. Вновь будто бы проживаю те жуткие долгие дни августа моего пятнадцатого лета. Вся эта боль опять наполняет меня, поднимаясь из глубин памяти, куда я так остервенело ее утрамбовывала, вернувшись в Петербург от бабушки. И вот сейчас она выплескивается горькими слезами и тихими подвываниями.

Ужасно.

Но все это время я ощущаю, что не одна. Кто-то, кому я действительно небезразлична, обнимает, согревает, укачивает, а потом вдруг предлагает:

— Поехали, что покажу.

И через полчаса мы уже несемся по вполне приличному асфальту на черно-красном монстре.

— Это мой супер спорт. Для гонок, — пояснил Глеб, когда выкатывал его из местного обширного гаража.

А пока укутывал меня в свою кожаную куртку и застегивал шлем, продолжил:

— Здесь трасса для гонок рядом. Ребята, когда базу купили, сразу сделали. Прокачу тебя, полюбопытствуешь. Не «Формула-1», конечно, но тоже ничего.

Совершенно обалдевшая, я покорно слушалась и со всем соглашалась. И вот, через десять минут стояла на одинокой трибуне и с замиранием сердца следила за тем, что вытворял на трамплинах Глеб.

А когда он все же заглушил мотор этого невероятно мощного байка четко напротив меня, смогла выдавить из себя лишь:

— Скажи, что ты с этим завязал?

Стянувший со своей светлой головы антрацитово-черный шлем с ало-золотыми лепестками пламени, Глеб хитро на меня взглянул и довольно заметил:

— Переживала? Это так — баловство. Я тут давно не выступаю.

И улыбнувшись тому, как я облегченно выдохнула, добавил:

— Я теперь на кольце гоняюсь.

И кивнул в сторону бездорожья за своей спиной.

Панику мою унимали долго.

Здесь же. На трибуне.

А когда взмокшие, разгоряченные, с безумно блестящими глазами и сбившимся дыханием сидели в обнимку, накрывшись моим пледом, Глеб чуть слышно прошептал в макушку:

— Раньше никогда не боялся, выезжая на трек.

— А сейчас что изменилось? — так же тихо спросила.

Сначала решила, что не ответит, что полезла, куда не следует, но вот твердая рука приподняла мое лицо за подбородок, а яркие голубые глаза взглянули в заплаканные мои:

— Теперь есть что терять. Есть же?

Дыхание перехватило, слезы вновь закипели в глазах. Поэтому я лишь зажмурилась сильно-сильно, прячась от этого пронзительного и такого вопрошающего взгляда.

И судорожно кивнула.

Есть.

На базу мы возвращались в тишине.

В ней же, закутавшись точно в пуховое одеяло, укравшее все звуки, добрались до нашего домика.

И быстрый душ был таким же: полным молчаливой заботы и тихой нежности.

А дальше?

Не заметила, как уснула под ласковые поглаживания и редкие горячие выдохи в висок, ухо или волосы.

И сны мои были полны ею же.

Тишиной.

[1] Банковская карта с особыми привилегиями, выдается при определенном уровне ежемесячных поступлений средств.

Глава 56

Воскресные сюрпризы

'Мне тебя сравнить бы надо с первою красавицей,

Что своим весёлым взглядом к сердцу прикасается,

Что походкой лёгкою подошла нежданная —

Самая далёкая, самая желанная…'

Алексей Фатьянов «Три года ты мне снилась»

Никогда я еще не просыпалась так.

Никогда я еще не просыпалась с ним.

И вряд ли произойдёт в моей жизни что-то более впечатляющее и эмоционально насыщенное.

Как же плоско и скудно звучали все мои: «она проснулась от его нежных и ласковых поцелуев», «он невесомыми прикосновениями будил свою спящую прелесть», «сладкие и трепетные утренние нежности принесли мир и покой душе»…

Езус-Мария! Это же вообще ни о чем.

Ни про что.

Не отражает даже ни доли процента действительности.

Мой тихий сон не был нарушен, лишь слегка потревожен горячим выдохом между лопаток. Потом легким поцелуем в основание шеи, затем прикосновением сильных рук к талии с двух сторон.

А потом я проснулась, ощущая, как Глеб, неумолимый и обжигающий, погружается в меня. Медленно, но неотвратимо.

Мой громкий выдох, скорее даже стон, ознаменовал полное слияние. И только я начала судорожно что-то предполагать об адекватной реакции на бесподобное пробуждение, как в шею сзади тихонько пророкотали:

— Расслабься, медовая. Позволь сделать твое утро таким же сладким, каким оказалось мое…

Да уж, утро мое он «сделал», без сомнений.

Вдруг обнаружилось, что это так приятно: доверять, получать и принимать. Ласки, нежность, заботу — все принимать. И наслаждаться. Не думать: как и чем ответить, достаточно ли хорошо я выгляжу, не слишком ли откровенна такая поза, не оглох ли он…

Опыт оказался более чем впечатляющий.

А когда я пришла в себя и начала воспринимать окружающую действительность, то оказалась сражена той нежностью, что сияла в этом невероятном и пронзительном голубом взоре: