Живу, пока люблю - Татьяна Львовна Успенская-Ошанина
Илька говорит возбуждённо, на высокой мальчишечьей ноте — сейчас петуха пустит.
Вера задаёт вопросы: какие книги читают в Москве, по каким выставкам ходят…
Илька подробно отвечает.
Поток мемуарной литературы. Рядом с достоверными случаями из жизни великих — копание в грязном белье.
Поток исторической литературы.
Поток эзотерической литературы. Опять, как и на заре двадцатого века, потянуло к высшим силам.
Семья за столом. Нет-нет да бросит Илька недоумевающий взгляд на него — чего врал, что у Веры… того… крыша поехала…
Года два назад он уговорил Веру пойти к психиатру. Нашёл психиатра русского, ставшего знаменитостью ещё в России и здесь процветающего. Самых безнадёжных вытаскивал он к жизни.
Ехал Евгений к тому врачу, как к Богу. Не может врач не увидеть Вериной болезни, не может не помочь. Все свои сбережения на тот день — восемьсот долларов — отдал! А Вера дискуссию затеяла: о проблеме талантливой личности в обществе. Тут и художник, тут и поэт, разорванный с властителями и со своей средой — творческое изгойство. Наизусть стихи шпарила, цитаты из критики и ссылки на статьи и книги. Сияла, как именинница, шутила. На все вопросы врача отвечала чётко, разумно, ни к одному слову не придерёшься.
Врач лишь руками развёл, когда Евгений попросил его дать лекарство от агрессии, для успокоения.
«Преувеличили вы, батенька, сильно преувеличили! В порядке ваша супруга. Ясный ум, чувство юмора, интеллект, образованность… Позавидовать можно, да, батенька! Интересно жить с таким человеком. А характер — это уже другое. Много есть вспыльчивых и срывистых людей, многие не умеют себя в руках держать. Бывает, батенька!»
Это «батенька» до сих пор в ушах звенит.
«Чего удивление изображаешь, Илька? Не верь ей, Илька! Не только тебе лапшу на уши вешает!»
— Чем ты занимаешься в своей лаборатории? — спрашивает Вера.
Илька начинает рассказывать о крови человека, как сохраняются в этой крови все болезни от предыдущих поколений и как он пытается изъять эти болезни из крови. «Можно даже от раковых клеток очистить кровь», — говорит он.
«Только от потери нельзя очистить кровь», — думает Евгений.
Как перед смертью, как в кино, проскальзывает перед ним жизнь — после гибели Елены. Он умер вместе с Еленой. Жива лишь физиологическая оболочка, со своими отправлениями и вздорной энергией.
— Мимо ристалищ, капищ… — начинает Вера читать Бродского.
И снова недоумённый взгляд Ильки встречается с его взглядом.
— Давай-ка теперь ты, Жешка, расскажи нам о том, как ты в ЦИТО лежал, — неожиданно говорит Илька. — Я обхохотался, когда ты рассказывал. Про дядю Васю.
Удивлённо смотрят дети на Ильку, а потом оба поворачиваются к нему и смотрят на него. Смотрят жадно, как маленькие ждали сказки.
— Па, а у нас был дядя Вася в гостях? Мы знаем его?
И неожиданно становится просто. Евгений видит невысокого, коротко подстриженного человека с поднятыми вверх скрюченными руками.
— Нет, Вадька, это просто дядя Вася. Он — горняк, всю жизнь в забое провёл. А что делают люди, выходя ежедневно из забоя? Пьют. Вот дядя Вася и был хронический алкоголик, каждый день должен был обязательно выпить. Когда вышел на пенсию, купил под Москвой участок, построил себе домишко и там жил. И вот под тот Новый год он достал чистый спирт и, естественно, напился. Вышел пописать. В трусах. Рассказывал он про это так: «Помню, подошёл к забору, а проснулся уже в ЦИТО».
Он взялся за забор и заснул.
Его привезли, а он весь звенит, так был обморожен. Привезли его со скрюченными руками. Шансов, чтобы человек выжил, — ноль. Без еды, почти без закуски, чистый спирт пил. И, представь себе, спасли. Он отогрелся, и кровь начала функционировать. В обычной ситуации при обморожении кровь свёртывается, и всё. А со спиртом, оказывается, нет.
У него единственная проблема была: он не мог отыскать руки и ноги. Нервы не работали. Проснулся, стал искать руки. Ищет, а рук нет. Руки не работают. Надо их разрабатывать, ждать, когда нервы прорастут.
Жить без водки он не мог никак. Родственники приносили ему. Но водка кончилась, и приходилось у медсестёр выпрашивать спирт. Посылали к ним меня, потому что сёстры меня любили и спирт давали.
Представьте себе, руки его были способны лишь на одну функцию — держать гранёный стакан, они замёрзли прямо в таком скрюченном состоянии.
Картина — такая. Ему в стакан наливают спирт и его руку опускают вниз, а потом отпускают её, и она со стаканом вскидывается и подъезжает точно ко рту.
Он уже стал понемногу ходить, а рук всё ещё не чувствовал. Как-то положил руку на открытую дверь. А кто-то закрыл дверь, и его палец выгнулся в обратную сторону. Он почувствовал боль и со страшным матом понёсся вихрем по коридору, хотя перед этим еле ходил.
Была у нас медсестра Лира, лет тридцати. Злая, резкая, всё только криком и наскоком. Взгляд — страшный какой-то. Она нас вечно отовсюду гнала. Мы её очень не любили. И, естественно, старались досадить ей, как могли.
Вот с ней и связана весёлая история — мы пили «мочу»!
Дядю Васю готовили к операции, чтобы поставить палец на место.
Накануне эта самая наша Лира приносит дяде Васе (он спал у окна) банку — сдавать анализ мочи. И мне за компанию — банку.
Но кто утром помнит про эти банки? Проснулись. Дядя Вася и пошёл в туалет. Вернулся, а тут — Лира.
Она вечно опаздывала и носилась как оглашённая. Ворвалась в палату и увидела, что у нас пустые банки. Налетела на нас со страшным матом.
А дядя Вася матерился ещё почище неё. Он обругал её, как смог, а потом и говорит:
— Ну что ты волнуешься? Трудно, что ли, нам сделать это? Приходи через две минуты.
Мы уже заварили себе чай, целую большую кружку (у нас были кипятильники), с лимоном. Дядя Вася приказывает мне:
— Лей чай в банки, и всё.
Я и налил полные банки.
К этому времени мне уже отсоединили руки от живота, и руки понемногу работали.
— А почему у тебя руки были присоединены к животу? — спросила Варвара. Он беспомощно взглянул на Ильку.
— Это совсем другая история, Варя. Это в
