Ребенок для Зверя - Мария Зайцева
Ну-ну… Мне на это будет даже любопытно посмотреть…
Видимо, мой скепсис отражается на лице, потому что Азат замолкает, с минуту бешено раздувает ноздри, а затем неожиданно одним мягким движением скользит в мою сторону.
У меня тут же пересыхает во рту от напряжения и превкушения. Это странное ощущение, но приятное.
— Сладкая… — он кладет свои тяжелые руки мне на плечи, — ну зачем тебе это все? Мы же договорились…
— Мы ни о чем не договорились, Азат, — тихо отвечаю я, стараясь держатся строго, хотя, видит Всевышний, как мне хочется уступить и мягко прогнуться кошечкой, повинуясь власти его рук, — то, что ты мне сделал предложение, еще не дает тебе власти надо мной…
— Дает, — рычит он раздраженно и возбужденно, руки скользят по плечам вниз, обхватывают талию, прижимают к мощному телу. — Дает. Я — твой муж. Теперь и по местным законам.
— Еще нет, — поясняю я, — да и, когда будешь, и если будешь… — руки сжимаются крепче, рычание становится агрессивнее, — то все равно я не твоя собственность. Я могу принимать решения, такие, какие мне хочется.
— Но советоваться со мной ты должна, — хрипит он, задирая на мне строгую юбку.
Пытаюсь выкрутиться, но он легко преодолевает мое сопротивление, целует в шею, заставляя все тело гореть от возбуждения. Несносный Зверь! Опять за свое!
— Только советоваться… — задыхаюсь я, упираясь руками в столешницу, — и все… Ой…
— Я тебе не советую… — Азат добирается до того, что ему так сильно нужно сейчас, возится с одеждой, тяжело дыша от возбуждения, зажигая меня еще больше. Я словно со стороны вижу нас, сплетенных в объятиях, бесстыдных, жадных… Ох, какая я развратная… И почему мне это нравится? — Я тебе лучше условия предложу, слышишь? — шепчет этот дэв-искуситель, прижимаясь все теснее, оплетая меня своими руками, не давая ни грамма свободы, — лучше… Лучше… Лучше…
И я сдаюсь, готовая рассмотреть все его весомые аргументы, особенно, когда их преподносят в такой сильной, качественной амплитуде…
Эпилог
— Брат, а не зачастил ли ты в Стокгольм? — я лениво выдыхаю ароматный кальянный дым, щурюсь на Адиля, хмуро просматривающего переписку в телефоне.
Мы сидим на террасе моего дома, я слышу, как в стороне заливисто смеется Адам, плескаясь в бассейне и что-то ему строго выговаривает моя жена. Наира. Сладкая.
Теперь совсем моя. Опять.
Мы поженились спустя месяц после нашего второго воссоединения. Каких трудов мне это стоило, один Всевышний знает.
До сих пор на душе тяжелеет, когда вспоминаю то сложное время.
Моя женщина открылась для меня с совершенно новой стороны: упрямая, как горная коза, и такая же бодливая. И такая же бесстрашная.
Я порой сам себе удивлялся, как выдерживаю это все. И почему даже получаю удовольствие от ее постоянного противостояния, от укрощения ее.
Для того, чтоб она осталась в компании, мне пришлось серьезно пересмотреть всю рабочую сетку, предложить ей отдельный проект, рассчитанный на всю компанию. Но , как мне кажется, поворотным моментом было то, что на новой работе она неизбежно начала бы работать сверхурочно и гораздо больше, чем сейчас. А это значило, меньше проводить времени с Адамом.
До сих пор считаю тот свой аргумент удачным военным ходом.
Моя женщина осталась в моей власти, работала на меня, надо сказать, очень профессионально, настолько, что ей уже несколько новых предложений поступило, благо, те аргументы, которые я привел в самом начале, и здесь имели место быть.
А потому она приходила на работу в мой офис, спорила со мной на совещаниях, строила новую структуру эйчар департамента и даже иногда позволяла зажать себя посреди рабочего дня в кабинете.
Правда, Адиль все еще презрительно зовет меня каблуком, тряпкой, плящущей на ветру по желанию женщины, но мне уже все равно. И уж тем более, кто бы говорил, в свете последних его действий, это вообще смешно звучит.
— Не твое дело, — грубит ожидаемо брат. Это понятно, тема болезненная.
Его женщина, которую он искренне считал своей, почему-то с этим не согласилась. Что взять с европеек? Тут даже с воспитанной в патриархальной семье Наирой невероятные сложности и постоянное напряжение, а уж с такой, как ее либералка подруга…
Брату не повезло, но он не сдается. В этом весь Адиль. Убежала? Догонит.
А чтоб было больше поводов, мы теперь в Стокгольме открываем филиал. Совершенно экономически не обоснованное решение, но кого это волнует?
Я не вникаю слишком глубоко в их странные отношения, боюсь окончательно веру в старшего брата, как разумного, хладнокровного человека, утратить.
Да и некогда мне.
Своего хватает.
Иногда я думаю, а как бы все было, если б Наира не сбежала тогда? Если б она смирилась, продолжила жить так, как ей не нравится, но так , как нравится мне.
Как скоро бы я к ней охладел? Как скоро бы стал воспринимать ее , как нечто постоянное, то, что не боишься потерять, потому что даже в голову не приходит идея о такой возможности. Потери?
И думаю, что, наверно, не охладел бы. Просто потому, что эмоции слишком сильны. Как меня тогда ударило по голове, в первую нашу встречу, в том ночном клубе, так до сих пор и не отпустило. Но относился я бы к ней точно по-другому.
И жил бы по-другому. Более спокойно, размеренно, привычно…
А сейчас…
Сейчас она для меня — постоянный источник напряжения, стресса. И радости.
Я смотрю на нее, каждый раз удивляясь, что она со мной. Что она стала моей женой. Поверила мне опять.
И позволила мне быть рядом. С ней и Адамом.
Это странные мысли.
Наверно, ни отец, ни дед, ни поколения моих предков этого бы не поняли и не одобрили. Но вот странность… Мне уже скоро двадцать семь. Это много. Для человека, в двадцать четыре вставшего у руля компании, разбиравшегося с конкурентами, желающими разодрать ее на куски, и разобравшегося-таки со всем этим, возраст серьезный.
А я только сейчас начинаю понимать, что я — это не они. Не отец мой, не дед, не прадед. Я не дядя мой,
